— Однако опять же все — на момент убийства родителей. А дальше?
— Дальше… Щербаковы, понятное дело, затаились.
Вернуть портрет — оказаться замешанными в истории с убийством и грабежом. Невозможно. Тут умирает больная мать — если помнишь, она скончалась тоже в 1978-м — похороны, всем не до портрета. Потом проходит время и как-то все забывается. Живут тихо, как мыши, два одиноких напуганных человека. Галина Сергеевна даже замуж ни разу не сходила — это, к слову, в подтверждение моей версии о любви. Потом умирает генерал. Потом она узнает, что больна.
Тогда-то, возможно, — прости уж за банальность! — заговорила совесть. Перед вечностью, надо думать, все видится иначе. Да и чего ей теперь бояться? Словом, она решает возвратить тебе портрет. И возвращает. Но тут…
— Туг у тебя, любимая, возникает солидная неувязка. Потому что, с одной стороны, выходит, что у Галины Сергеевны заговорила совесть и она отдала портрет.
С другой же — ей зачем-то потребовался липовый дневник, в котором она утверждает, что я буквально вырвал картину из ее слабых рук. Совратил старушку.
— Постой. Помнишь, Вишневский говорил, что дневник, возможно, писался для кого-то.
— Понятное дело. Для бравых ребят с Петровки.
Чтобы наверняка знали, кого брать.
— Глупость. Выходит, она знала, что ее убьют… Нет, не для ребят с Петровки — для сообщника или обоих сообщников того мальчика. Не могу предположить, почему и как, но они каким-то образом выяснили, где портрет, и решили его заполучить.
— Через двадцать лет?
— Ну и что? Может, у них обстоятельства какие-то неотложные. Или, допустим, сразу после того преступления они загремели за решетку за какое-то другое.
Теперь вышли. И пришли за портретом. Вот она и хитрила — для них писала дневник, в котором утверждала, что тебе известно про портрет и, следовательно, в случае чего его будут искать. А сама спешила избавиться от «Душеньки». Чтоб уж наверняка!
— Допустим. Зачем же тогда им понадобилось се убивать, да еще таким эстетским образом? Громилы ведь — родителей, если помнишь… Ну ладно. И мало — убили, еще устроили инсценировку со временем, разбитыми часами и прочим.
— Чтобы приплести к делу тебя. Они же прочли в дневнике, что встреча была назначена на десять. Значит, в десять ты был у нее, забрал портрет. И она наверняка подтвердила это.
— Ну и?.. Портрет у меня. Зачем убивать старушку?
— Да просто так. Они же профессиональные убийцы. За то, что отдала портрет, в конце концов. Ее — убить, тебя — подставить следствию в качестве убийцы.
— Слишком тонко для громил с двадцатилетним стажем. Они же не из новых, которые с образованием и тонкой психологической организацией.
— Это — в кино.
— Тем более.
— Выходит, ребятам с Петровки осталось только найти громил — и ты, милый, свободен как ветер.
— А Морозов?
— Так ведь Вишневский сказал, что видит свет в конце тоннеля.
— Ничего такого он не говорил.
— По смыслу — именно так.
— Что ж, получается — снова ждем Вишневского.
— Ждем. Но завтра ни свет ни заря — клянусь! — поеду по твоим старичкам-боровичкам. Поздравлять с праздником.
— Они в большинстве своем антикоммунисты.
На том и порешили.
Однако Лиза долго еще не спала — ворочалась, тревожилась непонятно о чем.
Стройная, убедительная на первый взгляд версия нравилась ей все меньше.
И непонятно было — почему.
Оттого, наверное, беспокоилась, тревожилась душа.
И не спалось.
Москва, 7 ноября 2002 г., четверг, 10.15
Он проснулся обычно — рано.
День был праздничный — хотя обозначен нынешний праздник был как-то не слишком внятно.
Ну и Бог бы с ним — главное, выходной.
Людмила с наслаждением отсыпалась.
Муж тем временем на скорую руку перекусил на кухне.
На цыпочках вернулся в спальню: нужно было достать из гардероба темный выходной костюм, светлую рубашку, галстук.
Людмила приоткрыла один глаз, сонно поинтересовалась:
— Ты ничего не перепутал, милый? Парад лет десять как отменили.
— Спи. Съезжу навестить одного старичка. Одинокого ветерана.
— Сам ты старичок. И в старости становишься сентиментальным.
— Ладно, ладно. Не разгуливайся, спи.
Он аккуратно притворил за собой дверь. Быстро оделся — вид у подполковника Вишневского в выходном костюме был внушительный. Так, при параде, присел возле телефона.
На том конце провода ответили быстро — Юрий Леонидович неожиданно подтянулся, расправил плечи.
Читать дальше