Марина Юденич - Welcome to Трансильвания

Обычаи, привычки, нравы.

Да и как добраться сюда?

От вокзала в Черновцах, через Сторожинец и Долишный Шепит пролегает узкая асфальтовая дорога.

Но и только.

За Шепитом она кончается, и дальше — вверх в горы, через Вижницу и Немчич, вниз к Селятину и потом к заповедной Пугале, добирайся как знаешь, почти наугад.

Разные тропинки попадаются под ноги — только знать бы еще, куда они заведут, в какую карпатскую глушь?

Все так.

Однако ж Богдан Славич десять без малого лет возглавлял областное управление уголовного розыска, именуемого теперь, на западный манер, криминальной полицией. Да разве в названии суть?

Суть была в том, что к местам этим Богдан, выпускник юридического факультета Львовского университета, привык. Полагал, что знает их хорошо. И — слава Господу! — службу нес исправно.

Правду сказать, случалось за эти годы всякое. На памяти полковника Славича не было такого дня, когда областной уголовный розыск остался бы без работы, заскучал, и уж — тем более! — не доводилось ему почивать на лаврах.

Жизнь не скупилась на малоприятные сюрпризы, часто

Подбрасывала загадки, порой — страшные, кровавые, порой — откровенно жуткие, леденящие кровь.

И все же картина, представшая перед глазами Богдана в маленьком деревянном домишке на окраине Путилы, навек запечатлелась в памяти сыщика, заслонив собой все виденное прежде.

— Я тут до вашего приезда ничего не трогал. И никому не велел… — Местный участковый топтался у двери, откровенно тянул время. — Только увез… этого… задержанного от греха подальше.

— Правильно!

Богдан уверенно переступил порог и… запнулся, словно наскочив на невидимую преграду.

Желудок немедленно скрутило сильной, болезненной судорогой, и к горлу стремительно рванулся горячий, горький комок.

Такого с полковником Славичем не случалось давно.

Со студенческой, пожалуй, скамьи.

Память немедленно воскресила забытую картину.

Холодное, сырое, пропахшее карболкой и хлороформом помещение городского морга.

В центре зала, на ржавой, скрипучей каталке нечто бесформенное, студенистое на вид, покрытое желто-зеленой, отвратительно пахнущей слизью.

Слово «эксгумация», произнесенное кем-то.

Голос доносится издалека, хотя молодые люди — человек десять его однокурсников и однокурсниц — сгрудились тесной стаей, испуганно жмутся друг к другу.

Жесткий спазм в желудке — и горячий комок неудержимо рвется наружу.

Тогда Богдан не смог сдержать тошноту, растолкав однокурсников, бросился к двери, зажимая рот ладонью.

Вслед за ним рванулось еще несколько человек.

Теперь он сдержался.

Только сглотнул тяжело сгусток горькой слюны, наполнившей рот.

И слегка отступил назад.

Хотя ничего даже отдаленно напоминающего эксгумацию здесь не было.

Напротив, тело, распростертое на дощатом полу, было свежим.

Но — Господи, твоя власть! — разве от этого было легче?!

Ребенок — мальчик лет семи, не полный, но ладненький, с аккуратными, словно игрушечными, ручками и ножками, круглой, коротко остриженной русой головой — был положен в центре комнаты.

Именно — положен.

Ибо с первого взгляда было ясно — живой человек, тем более маленький, никогда так не ляжет. Если кто-то не попросит — или не заставит — его улечься именно так.

Неудобно.

Вытянувшись, будто по стойке «смирно».

Руки плотно прижаты к телу.

Ноги аккуратно сдвинуты вместе.

Это было страшно, но самое страшное заключалось все же не в этом.

Мальчик был обнажен, на тонкой младенческой шее зияла жуткая черная дыра. Дыра, а не рана.

Это слово немедленно приходило в голову и застревало накрепко, словно огромная заноза, потому что вокруг черной дыры на шее мальчика, на его тельце, рядом на полу — вообще нигде в аккуратной, чисто прибранной комнате не было ни одной капли крови.

— А кровь?!

Как и тогда, в морге, Богдан услышал голос откуда-то

Издалека.

С той лишь разницей, что сейчас это был его собственный голос, но полковник его не узнал.

Участковый за дверью, однако, расслышал вопрос и сразу понял, о чем именно спрашивает его Славич.

— Не было крови, Богдан Григорьевич. Он ведь что… Он ведь сразу сказал… Как, значит, пришел ко мне — так и говорит: «Вяжи, начальник! Убил я хлопца и кровь выпил…» А потом уже, когда стал я пытать, как да что, вроде как забыл или, может, темнить начал, кто ж его бисову душу теперь разберет. Дескать, затмение нашло, как и что — не помню, но если вы сказываете — значит, виноват. Признаюсь во всем. — Где он?