Марина Юденич - Welcome to Трансильвания

Он пришел.

А вместе с ним, как и полагается, явилась Она. Слава.

Но — Бог ты мой! — в каком же шутовском, оскорбительном обличье явилась эта пара.

Мерзкая пародия.

Дьявольское кривое зеркало, в котором, кривляясь, отразилась сокровенная мечта.

Проступит такое через пелену ужаса в удушливом ночном кошмаре — и дикий, нечеловеческий вопль рвется из груди спящего. А тело покрывается тонкой пеленой холодного пота.

С Гурским все обстояло именно так, с той лишь разницей, что происходило наяву.

И оттого было еще страшнее.

Возможно, коллеги, не питавшие к нему добрых чувств, порадовались бы теперь — в душе или вслух — идиотской ситуации, в которой Сергей Гурский погряз с головой.

Причем исключительно по собственной инициативе.

Но этой малости лишены были коллеги-журналисты, ибо напасть внезапной репортерской славы осенила и их своим черным крылом.

Неделя, минувшая после выхода в свет очередной, вампирской сенсации «от Гурского», была полна событиями.

Можно сказать, они взорвали, искорежили, вдребезги разнесли замшелый мирок скандальной в меру — и в меру же желтой газеты.

Ощущение было такое, словно кто-то, возможно, сам репортер Гурский, неведомо с какой дури рванул в маленьком редакционном офисе боевую гранату.

Случись — не приведи Бог! — такое на самом деле, крови было бы, разумеется, много больше. Зато шума: воплей, визга и грохота — совершенно определенно! — гораздо меньше. И звериная сила взрывной волны вызвала бы резонанс куда меньший, а потому меньше случилось бы разных неприятностей материального и нематериального характера.

А их произошло предостаточно.

Главного редактора в компании, разумеется, с Гурским вызывали в прокуратуру, еще какие-то официальные инстанции и общались, надо сказать, без всякого пиетета.

Бесцеремонно требовали объяснений, грозили административными карами, и, похоже, кое-что малоприятное и материально ощутимое обрушилось-таки на повинные головы.

Неожиданно забурлила безответная, бестолково отшумевшая свое в девяностых общественность.

Ожил вдруг какой-то народец.

Редакцию осаждали мрачного вида люди с осиновыми кольями, назначение которых ни у кого не вызывало сомнений.

Другие люди митинговали возле тюрьмы и прокуратуры, требуя выдачи Степана Грача или — на крайний случай! — вскрытия его могилы.

Однажды ночью свое отношение к происходящему выразила малочисленная компания местных сатанистов. Проникнув в многострадальный офис редакции, они совершили черную мессу, в том, правда, изрядно усеченном варианте, на который хватило хилой фантазии и скудных возможностей.

В конечном итоге это было все-таки меньшим злом, ибо оргия ограничилась мученической смертью двух котов, одного петуха, массовым распитием дешевого местного вина и столь же массовым совокуплением — прямо на редакционных столах и диванах. Стены при этом были расписаны и разрисованы обильно, правда, безграмотно.

Но это служило слабым утешением.

— Все, — сказал главный, глядя на Гурского белыми от бешенства глазами. — Уйди. Исчезни. Сделай так, чтобы я тебя не видел, не слышал и… не вспоминал.

— Долго? — деловито поинтересовался Гурский. Такое уже случалось. Новаторским был только масштаб.

— Не знаю.

— Значит, в отпуск.

Гурский и сам чувствовал, что земля горит под ногами. Было ему неуютно и… страшно.

Впервые за сорок с лишним лет он устрашился того, что сам сотворил.

Было противно, тревожно, зябко.

«Кошки скребут», — говорят в таких случаях.

А Гурский говорил: «колбасило».

«Колбасило» его здорово — так и проходила мирская слава.

Мимо проходила.

Вместо того чтобы катить в золоченой колеснице в лавровом венце, венчающем гордую голову, Гурский оказался где-то сбоку, в толпе, на обочине.

И фонтан холодной жижи брызнул из-под колес колесницы, с ног до головы окатив его вонючей грязью городских стоков.

Скверно.

Так скверно, пожалуй, Гурскому не было еще никогда.

Ехать — убираться в нечаянный отпуск, — как назло, тоже было некуда.

Ибо — не на что.

Занимать в такой ситуации — себе дороже.

Выход нашелся.

Однако ж был он убогим и безрадостным, как вся теперешняя жизнь.

Потому что — вынужденным.

Иначе ничто, никакая сила на свете не заставила бы Сергея Гурского униженно проситься на постой к одной из многочисленных своих подруг и тайно, под покровом ночи, на собственных плечах переносить скудные пожитки на окраину города, в маленький домик, утопающий в пышной зелени запущенного сада.