Марина Юденич - Welcome to Трансильвания

Температура тела, к которому он только что прикоснулся, давала все основания предполагать, что жизнь покинула его.

Как минимум несколько часов тому назад.

Телефон спутниковой связи работал исправно.

Накануне в деревне Костасу объяснили, что минувшей ночью и днем на Солнце бушевали магнитные бури — об этом много раз предупреждали по радио и телевидению.

Теперь бури стихли, и телефон работал, как часы.

Однако ничего этого Костас, похоже, даже не вспомнил.

Спустя сорок минут, обессиленный, мало похожий на себя, он рухнул грудью на стойку маленького деревенского бара.

— Они мертвые…

Губы с трудом разомкнулись, произнося страшные слова.

А невидящий взгляд, устремленный на барменшу, будет еще долго преследовать ее в ночных кошмарах.

Ярко-голубые глаза красавца грека, ночь с которым еще напоминала о себе сладкой ломотой во всем теле, были сейчас белыми безумными глазами выходца с того света.

— Они мертвые, — повторил он тем же лишенным интонаций голосом. И, помолчав, добавил:

— Все.

Эту историю, короткую и страшную, Костас Катакаподис повторил, наверное, сотню раз.

Разузнать подробности событий, предшествующих загадочной гибели экспедиции, стремились самые разные люди — от следователя криминальной полиции до репортера криминальной хроники.

В конце концов, ему поверили.

Сомнения не часто посещали репортера Гурского.

Решения — большие и малые — вызревали в его сознании, как правило, стремительно. Отдаленно они напоминали всполохи дальних зарниц в кромешной тьме беспросветного южного неба. Вспыхивали себе вдруг, сами по себе — короткие, но яркие. Никоим образом не связанные с тем, что происходило вокруг, не имеющие отношения к тому, о чем размышлял в этот момент Гурский.

Это было не из таковских.

Родилось не вдруг и отнюдь не случайно.

Можно сказать, что дитя было желанным, его давно ждали и уж не чаяли обзавестись ненаглядным, как оно во всей красе явилось на свет.

В груди у Гурского разлился приятный свежий холодок — признак сильного, восторженного волнения, радостного смятения чувств и — главное! — предвестия большого, осязаемого успеха.

Может быть, даже славы.

Пора уж!

В глаза близко заглядывал четвертый десяток, дышал неласковой прохладой вечности и усмехался недобро, с некоторой даже издевкой.

Дескать, что, брат? Сам вижу — без изменений. Так и запишем пока: репортер Гурский — личность, конечно, амбициозная, но — как бы это сказать повежливее? — без особого толку.

Бодливой корове, как известно, Бог рог не дает.

Очень точно подмечено и словно для вас придумано.

Не слышали?

Напрасно!

Потрясающе емкий образчик народной мудрости.

В такие минуты Гурского обуревала тупая, безысходная и бессильная ярость. Чувство невыносимое, изматывающее Душу сильнее любой самой черной тоски.

Но, похоже, забрезжило где-то вдали, у самого горизонта.

И ярко забрезжило, разливаясь в полнеба.

Идея была грандиозной, блестящей и, главное, открывала перспективы, очертания которых только угадывало буйное воображение Сергея Гурского.

А поначалу…

Вспоминая об этом, Гурский немедленно покрывался холодным липким потом — верный признак того, что напуган всерьез.

Поначалу он чуть было не захлопнул дверь перед самым носом своего нечаянного счастья.

Поначалу он буквально заходился в приступе бешеной зависти и злости, мысленно проклинал судьбу, а вслух говорил едкие, обличительные речи, потому что сгоряча снова счел себя обделенным.

Обойденным на крутом повороте.

И где? На той трассе, где ему, Рурскому, известна была каждая пядь дорожного полотна, каждая ямка описана многократно.

Даже та, которой на самом деле никогда не существовало в природе…

Надо полагать, что где-то на этом пассаже Гурского посетило озарение.

И чужая, раздражающая до чесоточного зуда, невыносимая своим повсеместным дребезжанием сенсация неожиданно предстала в совершенно ином образе.

Образе настолько близком, что в груди Гурского .немедленно вспорхнул судьбоносный холодок.

Вестник перемен.

То обстоятельство, что сенсация была чужой, плеснуло в ожившую душу Гурского дополнительную пригоршню надежды.

Причем изрядную.

Плагиат в той или иной форме давно уже стал любимым жанром Сергея Гурского, премудростями и тонкостями которого он владел в совершенстве.

С ним даже перестали судиться и только периодически пытались врезать по физиономии, но Гурский давно освоил несколько нехитрых приемов — и от пощечин уворачивался довольно ловко.