Тамара Москалёва: Придурок

— Господи, беда-то какая… Слыхали хоть, как помер-то? Прямо, кто чё и говорит… Верьхом, будто, на врачихе помер?..

— Да уж слыхала. Лошадиные дозы, говорят, ему все годы вкатывала… жеребуха, чёртова! — торопливо подхватила разговор соседка. Подробности её распирали:

— Говорят, самого-то… едва с кобылы энтой стащили. А уж потом, мол, замотали прямо голого пальтушкой да и закинули в покойницкий грузовик. Закинули да и забыли у дороги… Так и валялся бревном промёрзлым. Родню ждал.

— Хм, «родня»… Да они разбежалися все, как вши по штанам! Я его обмывала-снаряжала в последнюю дорожку, — прошамкала подоспевшая старушонка. Она усердно протёрла в е тошкой воспалённые глазницы:

— Сродственники называются! Тьфу! Ежлиф не завод бы, дак… А ведь у него и хозяйка, и продолжатели есть. Не безродный какой, — бабулька сунула тряпку в карман, подняла ворот фуфайки:

— Вишь ли: «брезговають они»! А когда на его шее сидели… — знатуха досадливо махнула корявой пятернёй. — Мы в та годи жили недалече…

— Ай-яй-яай… Сгубила, стерьва, творенье Божье! Такой хороший человек был…

— Да. Отлюбили мужика и — выбросили! Видишь, и так бывает! Ничего, Господь всех рассудит…

— Несут-несут!

— Лёгочко, мужики… табуретки придерживай… Ставь… Простимся.

Молчание… И друг скорбную тишину разрывает вопль. Долгий, надрывный:

«Ва-а-ня! Где ты, Ва-а-аня! Мо-ой Ва-аня-амилы-ый!..»

Вопль этот пронзает до костей… до слёз… до дрожи. Вопль, идущий из потаённого нутра, вытянутый из себя. И вот он уже летит… летит ангельской молитвой, способной пусть на время, но заглушить гнетущие мысли… Упокоить душу усопшего. «Ва-а-ня-а…»