Николай Шамсутдинов - Журнал «День и ночь» 2009 №4

…Я отвлёкся от «Зимы».
Кульминация:
выступаем в «связке» мы —
сплошь овация!

Эх, вернуть бы «статус кво»!..
Он — уверенный,
статный, рослый, взгляд — насквозь,
лик — обветренный.

А потом, вне суеты
и непафосно,
говорит: «Давай „на ты“!
Кровь однa у нас!..»

У меня ж — «щелчок» внутри,
голос врoде как:
мол, «меж нами — двадцать три
года-гoдика».

Как взлетел Вильям седым
буревестником!..
В общем, так Вильям моим
стал ровесником.

А на ужин — коньяка
вместе с сaлом мы!..
Свою книжку «Год Быка»
подписaл он мне.

…Шёл по Омску — «в доску свой»!
Но запомнилось,
чтo в глазах-очах его
грустью полнилось:

Нет, не дал ты мне пропaсть,
«город-каторга»,
хоть и был порой — как пасть
аллигатора.

Жаль, вопрос, что плавит мозг,
все профукали:
кто ты, что ты, город Омск?
Счастье, мyка ли?..

(…Струн гитарных перезвон —
словно радуга.
Стынут записи его
в фондах радио…)

…Ветром книжку «повело»
(листы — веером),
что написана светло
Сашей Лейфером;

адресованная — нам,
тем, кто мается
(книжка просто — «Мой Вильям»—
называется).

Точки боли на душе —
как заплаточки…
Двадцать первый век — уже
на «девяточке».

В послепраздничный бокал —
слов падение.
Год — ноль девять… Год Быка…
Совпадение…

Но тревoжным слово «там»

стало будто бы…

«Просыпался капитан,
глаза-буковки…»

Громко чайки поутру
хороводятся!
…Авторучка дрогнет вдруг —
и выводится

хореической строфой
(а не ямбом) клич:
Как ты там , наш дорогой
Вильям Янович?

Там
немереных трудов —
тоже вoз, поди?

Там , где Толя Кобенков,
Солнцев… Господи!..

И Вильяма голос-гром
слышу истовый:

Ты тоской себя не гробь!

Небо — чистое!..
Так что ты, браток, держись,
гляди весело!
Не такие, брат, моржи
усы весили!..

… «Эх, всё будет хорошо!» —
стонут чаечки.
…Год двенадцатый пошёл,
как отчaлил ты…

Умирают друзья, умирают…
Из разжатых ладоней твоих
Как последний кусок забирают,
Что вчера ещё был — на двоих.

Всё пустей впереди, всё свободней,
Всё слышнее, как мины там рвут,
То, что люди то волей господней,
То запущенным раком зовут…

Умер молча, сразу, как от пули,
Побледнев, лежит — уже ничей.
И стоят в почётном карауле
Четверо немолодых людей.

Четверо, не верящие в бога,
Провожают раз и навсегда
Пятого в последнюю дорогу,
Зная, что не встретят никогда.

А в глазах — такое выраженье,
Словно верят, что ещё спасут,
Словно под Москвой из окруженья,
На шинель подняв, его несут.

Напоминает море — море.
Напоминают горы — горы.
Напоминает горе — горе;
Одно — другое.

Чужого горя не бывает,
Кто это подтвердить боится,—
Наверно, или убивает,
Или готовится в убийцы…

Бывает иногда мужчина —
Всех женщин безответный друг,
Друг бескорыстный, беспричинный,
На всякий случай, словно круг,

Висящий на стене каюты.
Весь век он старится и ждёт,
Потом в последнюю минуту
Его швырнут — и он спасёт.

Неосторожными руками
Меня повесив где-нибудь,
Не спутай. Я не круг. Я камень.
Со мною можно потонуть.

постель раскрыта профиль тонкий
на фоне бледного окна
она жива одним подонком
точнее мной жива она

а мне до этого нет дела
я сплю упав лицом в салат
что обольстительное тело
мне что до чувственных услад

опять же мне когда по венам
моим гуляет алкоголь
нет я вернусь к ней непременно
когда закончится запой

похмельный хмурый и небритый
без документов и ключей
она не скажет мне иди ты
не скажет ничего вообще