Николай Шамсутдинов - Журнал «День и ночь» 2009 №4

И, застлавши глаза, обжигающий, дивный,
Под горячим дыханием влажно дрожа,
Сердце нежно покусывает — соболиный,
Так и прыщет мохнатыми звёздами — жар…

Он сквозь годы прошёл, этот жар… Потому ли,
Как и встарь, стервенея, в крутой оборот
Так природу берёт, не жалея ни пули,
Ни червонцев, ни водки, наезжий народ?
Поглядишь, как иной вас коммерции учит,
Прёт в заветные поймы с ружьём и вином,
Да и сплюнешь со злостью — ведь это же купчик
Ворохнулся и смял сострадание — в нём.
Это вскинулся хищник — вцепиться в добычу,
Навалиться, подмять её и тяжело
Закогтить её — всю! — под заёмным обличьем
Воспалённое, алчное пряча мурло.
И в кромешную ночь, воровскою порою,
Чтоб отборным орехом бюджет подкрепить,
Взять кедрач, да и выхлестать бензопилою,
В безымянную пустошь его обратить.

Он при деле — и зимник, быть может, роднит нас,
Может, вместе мостим мы таёжную гать…
Только, высосав душу, свербит ненасытность,
И темней распалённая жажда — урвать!
И здоровье в порядке, и нервы в порядке,
Крепко спит, ведь он сердцем не врос, наконец,
В мир тревог наших, наших раздумий, по хватке,
По бессовестной, низменной сути, — пришлец.

Мне известен такой…
«Мандарин», с вертолёта,
Люк закупорив грузною тушей, он бил
Беззащитных лосей и смеялся: «Охота!..» —
Бил и после описывал бойню, дебил.
Бил на выбор зверей, как заправский сезонник,
В налитое плечо уперев карабин.
Обжигал покрасневшую щёку, в казённик
Досылая исправно патрон, магазин…
Бил, рискуя свалиться, над зимней тайгою
На холодных ремнях зависая, но — бил,
Бил,
отпинывал гулкие гильзы ногою,
Беззащитных молочных телят не щадил…

Ах, с каким упоеньем он бил их: «Раздолье!» —
(Это нужно увидеть…), чтоб, в синем дыму,
В перезвоне и лязге, хмельное застолье
Славословия, чавкая, пело ему.
Он царил, применившись к звериному бегу,
Умножая безрадостный список потерь…
Ему кровь веселил по кровавому снегу
Обречённо влачащийся, загнанный зверь.

«Мандарин…» — я сказал…
Нет! скорей, как налётчик, —
«Хоть денёк, — рассуждал он, осклабясь, — да наш…»
И ведь выбил бы чахлое стадо, да лётчик
Заложил, упреждая, гневный вираж.

Что же в памяти эта картина воскресла?
Я в одном леспромхозе услышал, что вот
Его — выплеснули из солидного кресла,
И пыхнул ему гарью в лицо вертолёт…
Ну и что ж? Он, видать по всему, пообтёрся
В передрягах, и всё-то ему нипочём…
Он сховал карабин, но зато обзавёлся,
К пересудам и вымыслам, — фоторужьём.
И уже он строчит о природе заметки —
Не раскаянье, а конъюнктура велит,
И довольно частенько в заштатной газетке
«Друг природы…» — под снимками пляшет петит.

И, должно быть, я всё ж чересчур субъективен,
Но не верю в перевоплощение я:
Как под пристальным дулом, перед объективом,
Сжавшись, оцепенела природа моя:
Её речки, проталинки, ельники, мари —
Всё, с чем каждою чуткой кровинкою слит,
До корней своих… И не поэтому ль в хмари
Моё сердце и чаще, чем прежде, болит,
Что я — и соплеменник ваш, и современник,
«Покорители» севера, — значит, вдвойне
Виноват за свершённое… Нет, не бездельник,
Просто на пустячки отвлекался…

Но мне
Нужно вас показать и назвать! А смогу ли?
А по силам ли мне, ведь, хоть криком кричи,
Не прикроешь бумагою зверя — от пули,
Только словом одним — не спасёшь кедрачи.
Ну, так, что ж, отстраниться и, в мире суровом,
Их оставить одних на убойном ветру
И предать, обречённых?! Ах, если бы словом
Можно было убийцу подвигнуть к добру…
И, один на один с белым полем бумажным,
От бессилия мучаюсь я, но опять
Всё ищу это слово — о главном и важном,
И никто не подскажет мне, где же искать…

Только-только, затеплив студёное утро,
Алым светом восток незаметно нагруз…
Но царит на пространстве размашистой тундры,
Обливая исконные выпасы, гнус.

В одеяло плотней завернёшься — привычка:
Хоть и мал, до костей пробирает, остёр,
Гнус. Но шумно взъерошится ранняя спичка,
И давнет исцеляющим жаром — костёр,
И тебя, ослабевшего духом, поддержит,
Кровопийц приструнит… Хоть берёт на измор
Беспощадная тварь, у костра уже брезжит,
Затекая в слабеющий сон, разговор:
— Да-а-а-а, — и сочный шлепок, — это, язви, природа?!
Мох да хляби, и живности нет… А давно ль
Глухаря, куропатки — хоть бей с вертолёта!..
Дай-ка мази немножко…
— Просну-улся… Отколь?
— Вот в газетах трубили: «Романтика! Север!», —
А всего-то зверья — лишь комар да мошка…
Чёрт, опять сигареты я где-то посеял…
— А газетчик к чему ж?
— Принесло лешака!
Ишь, пригрелся… поди, ничего и не слышит.
Приблудился к колонне, какой с него прок?
Так, случись что, и не пожалеет, распишет…
— А ты не гомозись, и роток — на замок…
— Эх, тоска-а-а!..
Вот мы в Нягани просеки били,
Там лосей, не поверишь, как зайцев!
— Да ну-у-у…
— Что «да ну-у-у»! Пятерых, говорю, завалили…
Ты представь — пятерых! И лосиху… Одну…
— По лицензии?
— Ду-у-ура…