Алёна Бондарева - Танец Анитры

— Привет, ты чего?

Антон посмотрел мне в глаза, как обычно спокойно и равнодушно.

— Ключи забыл? Он молчал.

— Тогда чего? Пожал плечами.

— Зайдёшь?

— Сашку не разбужу?

— Нет, ей всё равно пора вставать.

Я помню, что Антон любит чай с бергамотом, мы с Сашкой пили «Лесную корзину» с ягодами. Но если одновременно в разных заварниках запарить оба чая, то в кухне появится причудливый аромат. Душистые листья смородины перепутаются с малиновым духом и земляничной сладостью, а терпкий бергамот добавит сдержанности чайному букету.

Когда Саша впервые услышала слово «бергамот», то сначала ничего не сказала. Но потом отозвала меня в сторону и спросила, кто это такой и почему не пришёл, раз его пригласили и очень ждут. Я объяснила, что это всего лишь сочные груши, но она мне, кажется, не поверила, поинтересовалась у Антона, где живёт, что ест Тот Самый Бергамот. Антон долго смеялся громким и заразительным смехом. С тех пор Сашка ему вопросов не задавала.

Тогда мы тоже сели в кухне. Я по обыкновению готовила чай. Но знакомый аромат почему-то не складывался. Всё портил странный приторный запах. Казалось, он двоился, вроде, была в нём знакомая мягкость и даже приятность. В то же время нечто слащавое и липкое чувствовалось сильней. Только наполнив чашки, я поняла, в чём дело. Антон ехал прямо с работы, не был дома, значит, не переодевался. Его одежда пропиталась запахами формалина и ладана.

Он хотел закурить, но вспомнил, что Саша не переносит запаха дыма. Сунул пачку обратно в нагрудный карман футболки. Я почему-то подумала, что за два года общения мы не стали ближе. Он приходил к нам почти каждый день. Мы садились втроём, или даже вдвоём, но это реже, за клеёнчатый стол. Говорили о жизни, настроении, работе—о разном, смеялись или тревожились. Но вот занятная штука: эти посиделки не приблизили нас ни на шаг. Антон переводил беседу, если не хотел о чём-то рассуждать. Иногда просто молчал, делал вид, будто обращаются не к нему. К Саше он всегда был внимателен. Никогда не сюсюкал, не заискивал, как многие взрослые, не вёл себя снисходительно. Ей очень нравилось, что мы все говорим на равных. Я, часто оставляя Сашку с Антоном, была спокойна.

В тот раз он сел на другой стул. Что уже само по себе было странно, ведь Антон всегда занимал одно и то же место. Как собака, выбравшая себе уютный угол, никогда не садился иначе. Мне даже думалось, что такая мелочь стала у него ритуалом. Пришла Саша. Пили чай молча. Потом Антон вспомнил, что у него дома есть хорошая книга и надо её принести. Сашка вызвалась помочь. Когда дверь хлопнула, Антон сказал, что нечестно, если умирают молодые и красивые. Старые и отжившие своё—это нормально, а вот молодые—плохо. Ничего толком ещё не было, а уже вскрыли черепную коробку, взвесили, промыли кишочки, зашили трупным швом, да упаковали в ящик. Пришёл скучный поп, оттрындел над усопшим заупокойную, махнул кадилом пару раз, и поплёлся по своим делам дальше. А что несправедливо, ему дела нет, Бог всё простит. Только, где он, этот ваш Бог? Кто его видел, Бога-то? Уж куда-куда, а к Антону на работу он точно не заглядывает. Туда санитары-то ходить боятся, облегчённо вздыхают, если кто из смотрителей к труповозке сам выходит. Антон помолчал. — Знаешь, Майка, к нам сегодня молодую привезли, двадцать семь лет. Красивая. Волосы чёрные, губы пухлые, фигура—ничего лишнего. Лежит, как живая, только бледная, даже резать жалко.

Я шесть лет не плакал, а тут по-пацански заныл. Ей бы жить да жить, а её сюда. Обидно, сил нет.

Посмотрела на Антона. Попыталась представить, как этот крепкий человек плачет. Интересно, что видно в его глазах, как он сидит, что выражает его лицо, как выглядят губы. Подумала ещё и решила: вряд ли ему пойдёт человечность, во всяком случае, такая, как принято понимать. В голове завертелось знакомое: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».

Да, руки у Антона всегда были чистые. Я бы даже сказала, чересчур. Сильные, некрасивые, с короткими пальцами, но опрятные. Ни грязи под ногтями, ни порезов.

Приходя к нам, первым делом он шёл в ванную, когда вставал из-за стола, даже если ничего не ел, споласкивал в раковине. Делал это мимоходом, но тщательно.

— Знаешь, Майка, а я ведь всё равно свою работу люблю,—сказал Антон и достал зажигалку,— всегда кто-то должен убирать мусор. Добросовестно, каждый день.

Я снова посмотрела на него:

— Почему бы и нет.

— Мёртвых, Майя, бояться нечего. Они не кусаются и не шумят. А я тишину люблю.