Леонид Жуков - Злая фортуна

Проводница возится со стаканами, готовит чай. Немец смотрит на согбенную фигуру каторжанина и не понимает, куда он едет и почему с этим чемоданом. Он пытается проявить заботу о нем, хочет помочь ему и подсказать, что у проводницы можно попросить чаю, чтобы эта трапеза не казалась такой сухой. Но вмешаться не в свое дело не так просто, отсутствие такта может навлечь неприязнь и подорвать авторитет немецкого педантизма. Но любопытство и назойливое желание помочь каторжанину толкают дипломата на хитрость.

Он встает, деловито идет по вагону и, поравнявшись с каторжанином, громко кричит прямо над его ухом, будто обращаясь к проводнице:

— Чай будет?

Но примитивное средство не сработало. Топорная работа отвергнута. Каторжанин даже не обратил внимания на намек, а проводница, обжигаясь, наливая в стаканы мутную жидкость, как будто в ней сторож портянки мыл, не расслышала издали реплику. Самолюбие немца растоптано. Арсенал ухищрений исчерпан. Но ярость неудовлетворенного эгоизма не дает покоя разожженному любопытству. Нетерпение берет верх над тактикой, и он, заискивающе скаля зубы, обращается к самому каторжанину:

— А как вы думаете, будет чай?

Каторжанин поднимает голову, впервые услышав такое вежливое обращение в свой адрес. Но, не поверив в слащавость велеречивости, разуверился в искренности немца и очень деловито, с убежденностью, не допускающей никаких шуток, отрезал низким грудным рыком совершенно серьезно:

— Не в курсе дела.

Лето было в разгаре. Зелень разрослась так густо, что в ней ухабы дороги скрывались, как подводные рифы. Поля тонули в желтом океане сурепки, васильки во ржи пленяли невинностью детских глаз. Теплый воздух благоухал ароматом клевера и гречихи. Черный бархатный шмель сердито гудел и перелетал с цветка на цветок, как мастер, хлопочущий над детищем. Среди камней журчала мелкая речка и обмывала светлой водой мостик, связанный из тонких жердей и загаженный стадом. Мальчишки в закатанных штанах часами простаивали в воде, как цапли, и не сводили глаз с поплавка. Вот блеснет в воздухе серебристая уклейка, опишет дугу и ляжет на траву к ногам сопливого рыбака, кровожадно нанизывающего их на прутик, как бусы.

На том берегу среди дикого бурьяна, лопухов в человеческий рост и репейника толщиной в деревце на фоне фермы, напоминающей своими башнями форпост средневековых укреплений, стоял сарай, похожий на сгнившее бомбоубежище. К сараю подошел помочиться пьяный мужик в резиновых сапогах и брезентовой плащ-накидке. Это был другой рыболов, нетерпимый к мальчишкам, которые разбегались от него, как стая рыбешек от щуки. Мужик поставил удочки в бурьян, укрепил их и прислонился к доскам сарая. Вдруг он обнаружил в досках окна на уровне глаз! Оказывается, это была школа…

В окнах сидели за партами головки, похожие на лисят. Головки записывали в тетрадь, а учительница диктовала и тоже записывала на доске для тех, кто не успевал за диктовкой. Учительница была сама как лисенок: с фиолетовыми ушками, бойкая, веснушчатая, в короткой юбчонке, из-под которой торчали макароны, обутые в спортивные кеды.

На окнах цвела герань, подпертая оструганными лучинками, как помидоры на огороде. На стене висели противопожарные правила. В углу стоял скелет с папироской во рту и в нахлобученной кепке. С саркастическим выражением, бедный обладатель костяка не мог знать, что его после смерти из богадельни отправят не туда, куда надо, минуя кладбище.

Парты напоминали оковы, потому что между спинкой и столом нужно было протискиваться, как между прутьев чугунной ограды. Крепкие чернила, при высыхании похожие на навозную муху, щедро были налиты в чернильницы тетей Нюшей. Когда нечего дать, с особым энтузиазмом раздают камни вместо хлеба. Так вот, с какой бы осторожностью ни протискивались в парту, переполненная чаша щедро расплескивалась, и по этой причине школьники всегда были вымазаны в чернилах, как маляры в краске.

Атмосфера была настолько рабочая, что лисята не заметили, как в классе потемнело, ибо пьяный прислонился носом к окну и заслонил свет, как черт, укравший месяц. Так находит грозовая туча, когда вдруг делается темно, как при потопе. Учительница тоже не обратила внимания на темноту и упорно писала на доске, крошила мел от усердия и постукивала по гладкой аспидной поверхности, как подкованная блоха: «Мы за мир. Мы против войны. Немцы — поджигатели наших стран».