Леонид Жуков - Злая фортуна

Он — художник, она — пианистка. Она высока, стройна, одета в модный светлый костюм, делающий ее еще легче. Золотые локоны игриво спадают на спину. Она улыбается светлым рядом жемчужин и сияет небесным светом доверчивых незабудок. Он широкоплеч, груб, чисто выбрит и уверен в своей власти над нею. Каждое его движение дышит силой растревоженного самца. Широкой волосатой кистью обхватывает ее стан и вбирает в нее всю ее спину, маленькую, изящную, по-детски неразвитую.

В парке наряду с аттракционом, каруселями и фонтанами функционирует гадюшник, где торгуют пивом и дешевым вином. Гадюшник гудит, как улей, табачный дым плавает коромыслом, на столах рассыпанная соль, на полу разлито вино с осколками стекла. Тут можно погибнуть, как в мясорубке. Сброд галдит, сквернословит, угрожает. Он занят делом. Возбужденные, с красными лицами и бурыми шеями, кричат преувеличенно громко, как на поминках. Кривая бабушка смиренно ходит между столов и молча собирает стаканы в мокрый подол. Иногда она получит конфетку от сердобольного пьяницы.

У гадюшника собираются бессребреники в поношенных пиджаках и грязной обуви. С распухшими черными лицами, они никогда не закусывают и не жалуются на боли; они родились вместе с болью. Небритые, с лишайными затылками, в оспе и фурункулах, они много знают и преданы своему классу. Их души чисты, не способны на вероломство, каким отличается класс, выставляемый им в противоположность. Известен случай, как алкаш вез товарищу стакан вина в автобусе и умудрился не пролить ни капли. Разве способны на подобный подвиг лауреаты консерватории, которые с детства обучены делячеству, предмету, идущему параллельно со скрипкой, вроде сольфеджио?

Их жизнь трудна, несмотря на то что они ничего не делают, вся уходит на поиски средств, чтобы напоить дракона, коим они беременны. Это особый род святых. Это червь человеческий который поселяется в самых доступных лабиринтах людской грязи и убожества.

На зеленом ковре свежего газона, как на каких-нибудь «хорасанских полях», где «вырастают тюльпаны из крови царей», рядом с гадюшником лежит ворох одежды. Вконец изношенный седой плащ, напоминающий вымытую древесину выброшенного рояля; кепка, перебывавшая во всех вытрезвителях, потерявшая всякое представление о хозяине и убежденная в невозможности осуществления мечты вернуться к нему, и чудовищные штаны, разодранные, как лоскут. Кепка висела на дереве и впитала в себя всю грязь весенних дорог, словно голову владельца отрезало поездом. Когда смотришь на такую кепку, рисуется сапог, завязший в грязи, из которого вынимается нога в портянке. Такой сапог нет сил вытащить из засосавшей его глины двумя руками, в то время как другую ногу засасывает еще сильнее. Это происходит рядом с вертолетом, который уже улетает и сбивает с ног ветром от запущенного винта. На ожидание вертолета ушло несколько дней. Теперь вертолет улетел из-под носа, а сапоги остались в болоте. Редко кому дано испытать подобное отчаяние.

Этот плащ, как пирог на царском столе, гордо портил лужайку. Поливаемый дождями, он подсох, выцвел и запылился, как чучело на огороде. Так и кажется, что под плащом скрыто что-то живое, вроде гадкой змеи, ужалившей князя.

Счастливая пара незаметно вышла к лужайке. Вдруг дитя отпрянуло назад и остановилось в конвульсии страха, сжав кулачки, поднесенные к лицу. Он тоже разинул рот от удивления. Дальше она не осмелилась идти, остановилась как вкопанная и прижалась к нему. И, указывая на плащ пальцем, испуганно прошептала:

— Смотри. Давай вернемся назад.

Он всплеснул руками и расхохотался:

— Не бойся, какой-то змей шкуру сбросил!

Она совсем некрасива, худа, черна, стара. Утиный нос лопаткой вытянут, как у куклы в балагане. Медвежьи глаза горят черными углями, грустны и расположены к добру, зубы сгнили. С ее лица не сходит счастливая улыбка, во время которой она закрывает рот рукой. Стараясь не открывать его, она походит на добрую старушку, бескорыстно пожертвовавшую нажитым имуществом в пользу сирот.

Звать ее Тамара. Тамара работает ретушером, где делают керамические овалы для кладбища. В мастерской у нее такой беспорядок, какому может позавидовать только скрипичный мастер. Она как новобрачная, отправившаяся в свадебное путешествие, ликует, ходит босиком под проливным дождем и, воздев руки кверху, радуется стихии. Ибо нашла себе верного друга.

Верного друга звать Максимилианом. Максимилиан молчалив, загадочен, зарос черной бородой, как гарибальдиец. Он производит впечатление очень интеллигентного человека и предан ей, как аист. У него большие стекловидные глаза, как у дохлой кошки, застенчивость не позволяет ему говорить, все время курит. Руки его — живой скелет, беспомощно свисают вниз. Он глупо улыбается и не в силах сказать ни одного слова, словно дал обет молчания. Его худоба заставляет полагать, что его вытряхнули из смирительной рубашки после сорокадневного пребывания в ней.