Нова Рен Сума - Стены вокруг нас

Я ощутила ужас пробуждения сильнее, чем кто бы то ни был. Моя одежда была по-прежнему мокрой и грязной, горло саднило. Меня повязали снаружи. По-моему, Лонг или Марблсон. А потом подоспел второй охранник и попытался схватить меня за ноги, но я пиналась изо всех сил, так что у Лонга (или все же у Марблсона) должен остаться синяк. Выходит, я оказала сопротивление.

Зато стены тюрьмы вновь стали зелеными, надписи с рисунками исчезли. Это принесло небольшое утешение, почти как плюшевый ягненок, с которым я засыпала в детстве, еще до того как мама вышла замуж за Этого.

И вот настало утро воскресенья. Или уже понедельника? Или вообще даже вторника? Да нет, вряд ли.

Я лежала на полу в одиночной камере в четвертом корпусе для суицидниц. В горле до сих пор першило – я кричала как резаная, когда меня сюда волокли. Я села и потерла шею. Вся кожа была в ссадинах от шершавых панелей. Я попыталась подняться, но голова закружилась, ноги не держали; пришлось снова сесть.

В одиночке постоянно горел свет, который час, не определишь. Я убеждалась, что время действительно идет, а не стоит на месте, только когда в дверное окошко просовывали еду. Если я спала, свернувшись на жестком матрасе, поднос не оставляли. Не знаю, сколько приемов пищи я пропустила.

Я всегда была спокойной девочкой. До моего ареста все вокруг считали меня сдержанной и замкнутой. Учителя писали так в характеристиках. И на суде это сыграло против меня. Судья решил, что это свидетельствует о расчетливости, о том, что я давно готовилась убить отчима. Они нашли мой дневник.

– Эта тринадцатилетняя девочка вполне способна на преднамеренное хладнокровное убийство! – сказал кто-то из них.

Я сидела перед ними, положив руки на стол. При всем желании я не могла заткнуть уши. Так называемый эксперт вещал, что в этом возрасте человек отдает себе отчет, однако движим импульсами и не предвидит последствий своих поступков, ибо лобная доля полностью формируется только к двадцати пяти годам.

Я ничего не знала о лобной доле, но, сидя там, все думала, почему они говорят, что убийство спланировано идеально, ведь меня за него арестовали и судят. И как эксперт может уверенно утверждать что-либо о мозге, не вскрыв черепа? Я надеялась, что адвокат – бледная изможденная женщина, назначенная государством, хоть слово вставит в мою защиту. Мои руки спокойно лежали на коленях, мои туфельки были аккуратно зашнурованы, а если платье и было тесновато, то я не жаловалась, даже виду не подавала.

В тесном зале суда присутствовала моя мать, жаждущая правосудия ради ныне покойного мужа.

Мою сестру Перл она, конечно, с собой не привела, той только исполнилось семь. С тех пор меня мучит один вопрос: поняла ли малышка, что ей обо мне сказали? Что речь шла о человеке, которого она звала «папочкой»? Мать порой велела мне звать Этого отцом. Я стискивала зубы и сплевывала на пол.

Тогда я не была такой гориллой, как сейчас. Если бы меня судили сегодня, судья вынес бы обвинительный приговор через минуту, а не через час десять.

Нельзя двигаться, пока в тебя не ткнут пальцем и молоточек не стукнет по столу. Дело закрыто. Правосудие свершилось.

Но стук молотка не всегда означает второе.

Я была уверена, что провела в одиночке почти неделю: волосы отросли, желудок сводило от этой пищи. Однако выяснилось, что прошло всего семьдесят два часа. Дверь открылась уже во вторник.

Щелкнул замок, створка окна, через которое подавали подносы с едой, поднялась.

Я не знала, кто из охранников дежурил в четвертом корпусе. Может, Лонг или Марблсон? А я наградила кого-то из них фонарем под глазом. Что, если за мной пришел Минко? Этого и врагу не пожелаешь.

Пока охранник отпирал остальные замки – на дверях в четвертом корпусе их было больше, чем в других, – я отползла к стене.

Если это Минко, я просто не дамся. В голове мелькали судорожные мысли о том, как половчее его достать – пнуть или ударить кулаком? (Полли из первого корпуса рассказывала нам, что отбилась от насильника хоккейной клюшкой, зарядив тому прямо в солнечное сплетение. Она убедительно изображала, как тот корчился от боли, выпучив глаза. Пантомима пришлась нам по вкусу, мы часто просили Полли разыграть ее.)

Буду драться, как Полли, вот только клюшки у меня и нет.

Повезло! Это не Минко. На пороге моей камеры стоял Сантосуссо – молодой, чуть старше нас, и приветливый в любую погоду. Конечно, из новеньких.

– Привет! – Сантосуссо бросил взгляд на табличку у двери. – Тебя зовут Эмбер?