Авраам Бен Иегошуа - Смерть и возвращение Юлии Рогаевой

— Кончится тем, что ты все-таки задушишь своего ребенка!

Она отирает залитое дождем лицо и с неколебимой уверенностью отвечает:

— Никогда! Я чувствую каждое его шевеление. Вот, в данную минуту он просит передать тебе самый пламенный привет.

Дождь, темень кругом, а мы все уже тут как тут, в цеху, собрались вокруг наших гигантских печей, на свою ночную смену, — человек девяносто, не меньше, мужчин и женщин. Тут и те, кому у конвейера стоять, и те, кому убирать, и операторы машин с техниками из контроля, и сборщики с сортировщиками, и мукомолы с дрожжевиками, и инженеры вперемешку с простыми работягами. Пора начинать. Скоро поплывут по нашим конвейерным лентам золотистые кирпичи и кирпичики теста, загудят огромные, герметически закрытые стальные цилиндры печей, а там и упаковщики примутся укладывать и паковать готовый наш продукт — буханки и хлебы, крученые халы и плоские питы, бублики и булочки, крутоны [1] Крутоны — сухарики в форме кубиков для бульона ( фр. ). и панировочные сухари. А снаружи, под навесом, уже собираются с шумом грузчики, и водители уже толпятся поодаль, которые скоро повезут наш свежий ночной хлеб по всей стране. Помощник Мастера поторапливает запаздывающих уборщиц — они тоже, как и все мы, в белых халатах и белых колпаках, чтобы ни один волос не упал, упаси Боже, на горячее тесто, — пора, мол, им браться за ведра и щетки, соскребать с поддонов остатки сгоревшего теста. И часы вот уже отсчитывают первые минуты нашей смены. Побежало оно, наше времечко, и теперь не покинет нас до конца долгой ночи.

Всё уже наготове, а тут вдруг появляются эти двое — мужчина с седоватым ежиком, но еще молодой и крепкий, среднего роста, с армейской выправкой, и женщина с ним, в желтой накидке поверх пальто. Видно, из правления оба, и слова еще не успели сказать, а мы уже дали им, как положено, халаты с колпаками и тогда только в цех впустили. Они, оказывается, к нашему старому Мастеру пришли…

У входа в цех им велят надеть белые халаты и высокие белые колпаки, и вот уже они совсем рядом со стальными печами, что дышат блаженным теплом в середине огромного зала. Кадровик здесь — гость нечастый. По своей прежней работе он хорошо знает писчебумажный отдел и с тамошними сотрудниками, если они в нем нуждались, даже после назначения на новую должность всегда предпочитал встречаться прямо на их рабочем месте, в привычной для себя обстановке, — но работников самой пекарни всегда принимал у себя в кабинете. Эти гигантские залы с конвейерными лентами и огромными, наглухо закрытыми печами, это долгое таинство выпечки хлеба, а в особенности бесконечные ящики с буханками и батонами — всё здесь навевает на него уныние и тоску, как бывало в детские годы, когда мать посылала его в бакалейную лавку неподалеку от дома. Но в сегодняшнюю грозу он готов благословлять это сдобное, душистое тепло, так неожиданно подаренное ему здесь на исходе длинного рабочего дня, — а день этот, он предчувствует, кончится не так-то скоро, возможно напрямую слившись с еще предстоящей ему и наверняка такой же длинной, сумбурной ночью. Между тем желтоватые, похожие на глину комки теста медленно проплывают на уровне его глаз на своем неумолимом пути к огню, ждущему их в стальных недрах, и это древнее зрелище почему-то греет его душу, несколько притупляя и чувство вины за дочь, перепорученную в чужие руки, и гнетущее предчувствие гневной сцены, которую, он знает, неизбежно устроит ему бывшая жена. Краешком глаза он видит золотистую макушку пыхтящего от натуги младенца, который сумел-таки высунуть голову из меховой тюрьмы и теперь с любопытством оглядывается по сторонам, а краем уха слышит голос Секретарши, которая воинственным шепотом предостерегает его ни в коем случае не торопиться с известием о смерти, которая привела их сюда. Как будто она надеется, что эту смерть, точно ребенка, тоже можно спрятать от чужого глаза под мех ее пальто.

Но вот и Мастер ночной смены. Смуглый мужчина лет шестидесяти, высокого роста, слегка сутулый, на привлекательном, с тонкими чертами лице выражение легкой озабоченности и даже тревоги — еще бы, неожиданное и столь позднее появление людей из отдела кадров ничего доброго ему явно не сулит. И действительно, снедаемая рвением Секретарша тут же рывком протискивается вперед — она по-прежнему боится, что ее начальник не сдержится и слишком рано известит о смерти их работницы, тем самым дав Мастеру возможность переложить всю вину на погибшую, — и с притворной наивностью спрашивает: «А что, уборщица Юлия Рогаева, которая вот уже больше недели не отбивалась на проходной, все еще числится у вас в штате? а если числится, то где она в данный момент? и нельзя ли ее позвать, будьте добры…»