Овсей Фрейдзон - Теперь с тобою вместе я(с)

Вера нагнулась над своими сумками, набитыми банками и склянками стала всё выкладывать на пол — глаза у родителей в этот момент были несчастными.

— Ну, чего вы на меня смотрите, как на вашего злостного врага, я просто в эту дорожную сумку составлю самое не законное для перевозки, а вдруг не полезут в неё копаться, а свои вещи перекину в ручную кладь.

Стеклянные банки сразу же уберите, только возьму пластиковые, вы представить не можете, как багаж швыряют при погрузке и выгрузке.

Всё папа, приступай, только без перевеса, пожалуйста.

Папа ещё долго пыхтел над сумками, но Вера полностью абстрагировалась от этого процесса и вообще ушла в свою комнату.

Сев у подоконника, раскрыла свою уже заветную общую тетрадь и задумалась под бренчание начинающего дождя об жестяной карниз.

Почему-то стихи про дождь не шли в голову, а вспомнился Галь, его нежность, пылкость и она не стала противиться возникающему у неё желанию мысленно прожить самые счастливые моменты их пребывания в непосредственной близости друг от друга.

Погрузившись в бурный поток воспоминаний, с грустью подумала, как мало у них было этих встреч, а она чуть не разрушила своё хрупкое счастье. Завтра она уже будет с ним в досягаемой близости и, возможно, через несколько дней упадёт в его объятия, а о дальнейшем даже больше не будет задумываться.

Ей только девятнадцать лет, надо получить образование, устроиться как следует в жизни, а семейный союз будет или нет с Галем покажет время и то, как они смогут на протяжении долгого периода жизни сохранять любовный пыл и теплоту отношений.

Строчка побежала по белому листу, а за ней следующая и следующая:

Вера тихонько вслух проговаривала строчки, следя за их ритмом, прислушиваясь к музыке слов, когда в дверь постучал папа.

— Вера, выйди, пожалуйста, проверь сумки и нам надо всё же с тобой серьёзно поговорить, завтра времени уже не будет, ведь в восемь утра самолёт.

Вера засунула тетрадь со стихами в сумочку для мелочей и вышла в зал. Собранный папой багаж стоял набитый до отказа, но сумки были открытыми, мама сидела в том же кресле, держа в руках носовой платочек, было видно, что она плакала, жалко выглядел и папа в своём спортивном костюме «Динамо».

Девушка нагнулась над сумками, заглянула, перебрала на верху тщательно уложенные вещи.

— Папа, каков вес?

— Доченька, в большой сумке двадцать один килограмм, а в ручной клади девять.

— Пап, у тебя с арифметикой всё в порядке или подзабыл?

— Доча, но ведь ты…

— Всё, меня уже это достало, не собираюсь я трястись от страха на двух таможнях.

Куда ты определил сало?

— В ручную не стал, оно же не бьётся и не мнётся, правильно я сделал?

Вера вывернула на пол содержимое дорожной сумки и с ручной кладью и взвесила на руках большой плотный пакет с кусками сала.

— Здесь сколько, килограмм пять?

— Да, около того.

Вера демонстративно развернула пакет, отделила килограммовый кусок сала, тщательно запаковала и засунула поглубже в походную сумку.

— Всё и ни кусочка больше, остальное проверять уже не стану, что не пропустят, меня не касается, спорить и платить вымогателям не буду, изымут, так изымут.

Она вдруг заметила стоящую возле стены красивую берестяную панораму в рамке с изображением стайки берёз, которую купила в подарок Галю.

— А это почему не в сумке?

— Так не помещалась.

Вера аккуратно завернула панораму в плотную бумагу и вставила в ручную кладь, ни говоря папе ни слова, она устала спорить и что-то доказывать.

Рядом с панорамой водрузила деревянную шкатулку ручной работы, в подарок для Наташи и уверенным жестом затянула молнию замка.

— Вера, тут у меня ещё подарки для Любы, Лёвы и Русланчика, я заплачу за лишний вес.

— Мама, куда я это возьму, в зубы?

— Вера, я тебя очень прошу, это ведь не сало, подарки, хотя наш Лёвочка очень любит белорусское сальце и тебе в общежитие оно не повредило бы.

Я помню, когда училась в институте, мы с девчонками за счёт него только и выживали.