Тони Моррисон - Самые синие глаза

Но когда-то они были молодыми. Их подмышки и ляжки пахли ароматным мускусом, глаза были хитрыми, губы мягкими, а когда они поворачивали головы на стройных черных шеях, то становились похожими на олених. Их смех был больше похож на прикосновение, чем на звук.

Затем они выросли. Вошли в жизнь через заднюю дверь. Все в этом мире могли им приказывать. Белые женщины говорили: «Делай то-то». Белые дети говорили: «Дай мне это». Белые мужчины говорили: «Подойди сюда». Черные мужчины говорили: «Ложись». Единственными людьми, которые им не приказывали, были их дети и они сами. Но они все это принимали и перестраивали под себя. Именно они управляли домами белых и прекрасно это знали. Когда белые мужчины били их мужей, они смывали кровь и возвращались в дом, где их унижали недавние жертвы. Одной рукой они били своих детей, а другой крали для них еду. Руки, рубившие деревья, обрезали пуповины; руки, сворачивавшие шеи цыплятами и резавшие свиней, заставляли цвести африканские фиалки; руки, вязавшие вязанки, тюки и мешки, потом укачивали детей. Они стряпали печенье в виде слоистых белых овалов, а потом обмывали мертвых. Они пахали весь день и возвращались домой, чтобы уютно свернуться в объятиях мужей. Ноги, обнимавшие спину мула, были теми же, что обнимали бедра их мужчин. И разницы не было никакой.

Потом они состарились. Их тела ослабли, запах стал кислым. Сидя на корточках в полях сахарного тростника, сгибаясь на хлопковых плантациях, стоя на коленях у реки, они несли на плечах бремя мира. Они потеряли интерес к жизням своих детей и ласкали внуков. С облегчением они оборачивали головы тряпками, грудь — фланелью, и обували войлочную обувь. Им уже не было никакого дела до похоти и вскармливания, они жили за пределами ужаса и слез. Они могли в одиночестве спокойно ходить по дорогам Миссиссипи, по тропинкам Джорджии, по полям Алабамы, и к ним никто не приставал. Они были достаточно старыми, чтобы впадать в раздражение тогда, когда им этого хотелось; они устали настолько, что ждали смерти и безучастно принимали идею боли, не обращая внимания на реальную боль. В конце концов, они действительно стали свободными. И жизни этих старых черных женщин были в их глазах: вязкая смесь из трагедии и смеха, злости и безмятежности, правды и фантазии.

Они говорили до глубокой ночи. Чолли слушал их и погружался в сон. Колыбельная скорби укутывала и укачивала его, и в конце концов он уснул. Во сне отвратительный запах старушечьих испражнений превратился в здоровый дух конского навоза, а голоса трех женщин — в приятные звуки губной гармошки. Во сне он чувствовал, что свернулся в кресле, зажав руки между ногами. Во сне его пенис превратился в длинную ореховую трость, а руки, ласкающие ее, были руками М'Дир.

Одним субботним вечером, когда тетя Джимми еще не чувствовала себя настолько хорошо, чтобы встать с постели, Эсси Фостер принесла ей персиковый пирог. Старушка немного поела, а на следующее утро, когда Чолли пришел вылить ее ночной горшок, она уже была мертва. Ее рот был открыт, образуя вялое О, а длинные пальцы с тяжелыми мужскими ногтями нашли, наконец, свое место, элегантно лежа на простыне. Один открытый глаз смотрел на него, словно говоря: «Интересно, как ты вынесешь этот горшок, малыш». Чолли таращил на нее глаза, не в силах двинуться с места, пока не увидел муху, севшую на угол рта. Он в гневе согнал насекомое, посмотрел на глаз и сделал то, зачем сюда пришел.

Похороны тети Джимми были первыми в жизни Чолли. Как член семьи, как тот, кто понес наибольшую утрату, он оказался в центре всеобщего внимания. Женщины вымыли дом, проветрили вещи, известили всех, кого следовало, и сшили для тети Джимми платье, похожее на свадебное, чтобы при встрече с Иисусом она выглядела как невеста. Для Чолли они нашли черный костюм, белую рубашку и галстук. Муж одной из женщин подстриг его. Чолли окружили невероятной заботой. Никто с ним не говорил; да, конечно, они обращались с ним как с ребенком, не затрагивали в разговорах серьезных тем, но зато предупреждали такие его желания, о которых он никогда не задумывался: ему готовили еду, наливали горячую воду в деревянное корыто, аккуратно складывали одежду. Во время службы ему разрешили поспать и даже отнесли в постель. Только на третий день после смерти — во время похорон — он перестал быть центром внимания. Из ближайших городов, с окрестных ферм съехались родственники тети Джимми. Приехал ее брат О. В., его жена и дети с множеством двоюродных братьев и сестер. Однако Чолли все еще был главным героем, потому что являлся «любимчиком Джимми» и «ее найденышем». Чолли нравилось, что женщины так о нем заботились, что мужчины похлопывали его по голове, и разговоры окружающих приводили его в восхищение.