Александр Торин: Ангел смерти

Серьезно все это вряд ли можно было воспринимать — все предыдущие годы бабушка рассказывала мне, какой замечательной, послушной, талантливой и золотой медалисткой была моя сестра, и с каким ужасным внуком, неряшливым, обманщиком и троечником ей теперь приходится мучиться.

В начале одиннадцатого начиналось самое страшное — на сон грядущий бабушка разражалась нравоучительными сентенциями о преимуществах социалистического строя, и жаловалась на то, что ей не хватает общественной нагрузки и родного партийного участка, состоящего из впадающих в маразм пенсионеров.

Я стонал. Мне хотелось курить, на носу был очередной экзамен, срывалась вечеринка с приятелями, а я лежал с открытыми глазами и выслушивал весь этот бред.

Я вспоминал, как в пионерском детстве изощренно издевался над старушкой. Помню, как однажды пошел за молоком, позвонил домой из телефонной будки, и скорбным голосом сообщил, что говорит новый секретарь парторганизации ЖЭКа Андрей Семенович. И что к завтрашнему числу бабушке поручается составить список членов ее участка с указанием полных анкетных данных: фамилия, имя, отчество, год рождения, год вступления в КПСС, льготы, участие в Великой отечественной войне, и так далее…

— Хорошо, хорошо, — озабоченно покашливала бабушка. Вернувшись домой я обнаружил ее с зеленой школьной тетрадкой, в которую она аккуратно переписывала имена и явки.

В другой раз я записал на магнитофон истошные крики: «Бабушка, помоги, спаси! Меня заперли в шкафу». Выбрав подходящий момент, я включил пленку, запер шкаф на ключ и спрятался под кроватью. Бедная старушка всплескивала руками, пыталась открыть шкаф и бегала по комнате, пока не услышала истерический хохот.

Бабушка вступила в партию в конце шестидесятых. Мне часто казалось, что для нее это было чем-то вроде ширмы, дымовой завесы, застилавшей действительность и дающей возможность выжить в придуманном мире отчетно-перевыборных собраний и членских взносов. Иногда наркотическая дремота отступала, и бабушка на день-другой становилась адекватной.

Мама объясняла это непоправимым ущербом, нанесенным клеткам головного мозга во время блокады Ленинграда.

Партийность бабушки носила несколько пикантный оттенок — происхождение у нее было самое что ни на есть белогвардейское, а в минуты редкого просветления она вспоминала вечера, проведенные в обществе Деникина и Врангеля.

Так продолжалось несколько лет. Я уже закончил институт и начал работать, племянница скоро должна была пойти в первый класс, а бабушка начала сдавать. Однажды она заблудилась в метро, уехала к черту на кулички и добралась домой поздним вечером в смятенном состоянии души. Мы переполошились, и с тех пор бабушку приходилось сопровождать — отговорить ее от поездок никому не удалось.

Помню один из ее визитов, когда мне пришлось везти старушку от сестры в душном июльском метро.

— Когда-то мы с тобой здесь гуляли. Надо же, как деревья выросли, ничего не видно. Надо мне Екатерину Гавриловну из второго подъезда проведать. Она ведь одна живет, сын на войне погиб.

— Ба, она ведь уже два года, как умерла, ты забыла?

— Как умерла? — Бабушка посмотрела на меня непонимающим взглядом. — А почему мне ничего не сказали?

Я отвел глаза. Спорить с бабушкой было бесполезно, она уже начинала путать времена и события — верный признак медленного угасания сознания. Впрочем, грех было жаловаться, в свои 82 года она еще свободно передвигалась.

Вечером — традиционный чай с вафельным тортиком, телевизор, альбом со старыми семейными фотографиями.

Часов в пять утра меня разбудили громкие всхлипывания. Казалось, плачет ребенок, и я в ужасе проснулся.

Плакала бабушка. Она лежала в кровати с мокрыми щеками.

— Ты что, ба? Что с тобой?

На улице светало, бледный свет пробивался сквозь занавески.

— Ничего. Все хорошо. Ты спи, я тебя разбудила? Замучила я вас всех, признавайся?

Меня поразила необычная четкость речи и свет, идущий из ее глаз. На секунду мне даже показалось, что глаза эти стали молодыми, как на старенькой фотографии девушки в длинном платье.

— Да нет, что ты.

— Я ведь все знаю, иногда кажется, что живу, как во сне. Просыпаюсь и вижу все четко-четко.

— А почему ты плачешь?

— Ты все равно не поверишь… Смеяться будешь…

— Не буду, клянусь. Что случилось?

— Ко мне прилетал ангел смерти и коснулся лица крылом.

— О, Господи, ба. Еще этого не хватало!