Петре Андреевский: Башмаки

Обхватит Гроздан голову руками, пригорюнится и сидит, пощипывает свои впалые щеки. Кажется ему, что вся кожа у него скрипит и осыпается, как песок. Человек должен состариться, чтобы понять, как он слаб и беззащитен. Его не страшили облавы и погони, а теперь он боится тени, которую никто не отбрасывает. Правда, он знает, чья это тень, но самого хозяина не может увидеть. Как мало, оказывается, нужно, чтобы изничтожить человека! У страха ведь глаза велики, только иные закрывают голову руками, а иные поют. А Гроздан Ошавковский все крутит цигарку за цигаркой. Мнет табак на листке, прижимает его большими пальцами, а он, будто ртуть, все выскакивает у него из рук, никак не слушается. И слюну-то Гроздан с трудом собирает, чтобы склеить цигарку. И до рта ее еле-еле доносит. Рука дрожит, клонится в сторону. Но Гроздан не сдается: затягивается, будто пьет, а огонек блестит, как золотой зуб, как подожженный червячок, тлеет. И тут распахивается дверь, и цигарка опять гаснет. Гаснет и валится из рук. У Гроздана Ошавковского перехватывает дыхание: стоит перед ним вроде человек, а не человек. Ни лица не видно, ни рук. Или это он за своей тенью спрятался?

Гроздан Ошавковский долго силится различить что-нибудь в темноте. Но не видит ничего, кроме своих башмаков. В окно светит низкая луна, освещает только эти башмаки. Башмаки ходят, а ног нет. И тут чувствует Гроздан, что кто-то сел с ним рядом. Ни глаз, ни лица не разглядеть. Все будто густой тенью занавешено. Лунный свет в комнате совсем слабый, и лицо непрошеного гостя скрыто во мраке. И вдруг обнимает Гроздана чья-то рука, холодит, будто слизень. Чувствует он, что нет в ней жизни, что она не живая. Может, потому такой от нее холод, такая тяжесть. Тень говорит ему прямо в рот, а воздух не движется. Дыхания не чувствуется, а слышно хорошо.

- Узнаешь меня?

- Не узнаю.

- Не узнаешь, - отвечает голос, - потому что не видишь меня. Верни мне лицо, и увидишь, - так он ему говорит.

О господи, как же колотится у Гроздана Ошавковского сердце под рубахой! Глаза на лоб лезут, все плывет перед ними. А голос все говорит, говорит. Будто припоминает все, что забыл Гроздан Ошавковский. Правду сказать, Гроздан и сам уже не разберет, кто спрашивает, кто ответ держит. Да и как тут разберешь, если собственным ушам не веришь? Ведь от большого страха, когда волосы встают дыбом, могут послышаться слова, которых никто не говорил. А можешь и свои слова услышать как чужие. Бывает, и сам с собой заговоришь. Однако слова эти застревали в голове и, как пила, как гвоздь, вонзались ему в мозг.

Так каждую ночь донимала его тень Киприяна Железарова. Никак не угомонится, не успокоится. Но теперь Гроздан хотя бы знал, кто терзает, бередит ему душу. Тяжко это - разговаривать с тем, кого не видишь. А ведь тень на этом не остановится. Гроздан насилу дожидался рассвета. Когда наконец этот уйдет и оставит его в покое. Наступал день, а Гроздан был так измочален, что даже солнце было ему не в радость. Даже собственную тень он с трудом волочил за собой - ему казалось, что на нее все время кто-то наступает.

Иногда он ложился в одной комнате, а просыпался в другой. И все утро спрашивал себя, незваный гость ли перетаскивает его или он сам, Гроздан Ошавковский, забыл, где лег. Может, ошибся комнатой, утешал он себя. Но всякий раз спрашивая: почему я здесь, он слышал: "Потому что и я здесь". И тогда ему хотелось крикнуть: убей меня, как убил тебя я! Враг все время был рядом, и это было невыносимо. Порой даже комната казалась Гроздану незнакомой. Окна он видел высоко над собой, будто они поднялись куда-то в небо.

Шло время, и Гроздан все больше опускался, дичал. Он уже перестал за собой следить, поставил на себе крест. И все подозревал Нове Сапожника - не звал его уже несколько месяцев. Махнул на себя рукой человек, перестал даже стричься. И лицо его все больше скрывалось под бородой. Тело высыхало, будто его точили все человеческие недуги разом. Голова стала тяжелой, ноги заплетались. Да и руки плохо слушались. Так изо дня в день, изо дня в день. Раньше, бывало, то одна, то другая сестра приходили, чтобы позаботиться о нем. Испекут ему что-нибудь, постирают, приберут в доме. Теперь же все словно позабыли о нем. Все его боялись, и он всего боялся. Боялся даже смотреться в зеркало, да и в воду не глядел. А вдруг я увижу там его, думал он, вдруг он оттуда мне покажется. Гроздан ходил угрюмый, с тоской в глазах. Переживал в одиночку что-то мешало ему открыться, пожаловаться людям.