Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку

Такое уже бывало, в прошлом веке, когда Таиров и Мейерхольд экспериментировали с таким сатанинским усердием, что доигрались до ильфпетровских и булгаковских пародий, а Всеволод Эмильевич — ещё и до чрезвычайной тройки.

Тройка — это, конечно, слишком, но выпороть Всеволода Эмильевича тогда не мешало бы. А заодно и Таирова… Хотя, возможно, оба режиссера уходили в абсурд и экспериментирование, чтобы не видеть того, чего им видеть не хотелось…

Почему-то вспомнился Михаил Михайлович Яншин в роли Земляники. Там, у Гоголя, в четвертом действии есть сцена: Хлестаков, освоившись с ролью чиновника из Петербурга, интересуется у Земляники: "Вы, как будто, вчера были ниже ростом".

Яншин слегка и почти незаметно (вот он уровень, класс и чувство благородной меры!) приседает и с готовностью отвечает: "Очень может быть". И всем всё было ясно! Сыграно гениально, филигранно, точно!

Как же сейчас на театре обыгрывают этот эпизод? Актер, играющий роль Земляники, после вопроса Хлестакова просто садится на пол.

Это вызывает в зале гомерический хохот. Вот вам уровень. Если бы он присел на сантиметр, как это делал Михаил Михайлович Яншин, никто бы из нынешней публики этого не заметил. Сегодняшняя публика не в силах реагировать на тонкую шутку. Ей подавай фарс и окопный юмор.

Как писать для такой публики? А ведь Рафу нужно понимание, признание, слава.

Слава…

Герострат с детства захватил воображение Рафа. О, он вовсе не был полоумным, этот древний поджигатель!

"В школе учителя утверждали, что Герострат безумен, а его попытка прославиться, спалив храм, является выдающимся примером клинического идиотизма… Но ведь прославился же! Он сделал так, как хотел. Никто не хочет видеть очевидного. Герострат наметил человечеству пути отхода не от славы, а от тщеславия.

Своим великим поступком, сожжением громоздкого храма Артемиды, он предупредил человечество о том, что путь к славе всегда порочен — даже тогда, когда человеком руководит не гордыня, а стремление к истине.

Если усложнить мысль, то получится, что Герострат сжёг не храм, а себя. А это вернейший признак творческого человека, всего себя отдающего любимому делу или идее. Был ли он дураком? Наверно, всё-таки был. Стал бы умный это делать — поджигать — сам…"

Раф всегда страдал оттого, что его не понимают. Вот и сегодня…

Он помотал головой. Иногда это помогало ему избавиться от слишком назойливых мыслей.

Помогло и на этот раз.

Мысли, встряхнувшись, поменяли расположение внутри черепной коробки, и на первый план вылезли мысли, всегда волновавшие православную Русь.

— Вот я еврей… — начал Раф. Ему вдруг почему-то захотелось поговорить о книге Солженицына "Двести лет вместе". О том, что Александр Исаевич тенденциозен. И о многом другом…

— Да какой ты еврей, — отечески успокоил его Герман. Его голос был полон благосклонного сочувствия.

Колосовский развил свою мысль. Он сказал, чтобы Раф не очень-то на себя наговаривал, потому что, по его мнению, Раф не очень-то и еврей. А если и еврей, то какой-то… ненастоящий, что ли.

Герман всегда считал, что еврей — это не поддающееся излечению, но, слава Богу, не слишком тяжелое заболевание, имеющее, правда, хронический характер.

И он по-приятельски спешил уверить Шнейерсона, что дела у того не так уж плохи и что ему еще жить да жить, и что с такой болезнью можно почти без проблем дотянуть до глубокой старости. Другие же живут. И ничего.

Сказав "Да какой ты еврей", Герман как бы выдавал Рафу индульгенцию за грехи его предков, которые — кто спорит? — были виноваты не только в том, что сами родились евреями, но и в том, что, как бы они ни хорохорились, а таки произвели на свет потомка и тоже, увы, еврея.

Хорошо, что это произошло в России. Которая, хотя и прославилась еврейскими погромами, тем не менее, сынам Израиля, имевшим счастье родиться под бледным русским небом, сумела привить славные черты типичного россиянина. В числе коих — патриотизм, чисто русское разгильдяйство и любовь к пьяным загулам.

Сказав "Да какой ты еврей", Герман великодушно признавал за Рафом эфемерное право поставить ногу на ступеньку рядом с собой — природным русаком с польскими корнями, он давал понять, что Раф больше русский, чем еврей. А быть русским или представителем любой другой национальности — это неоспоримо и это знает каждый дурак — куда лучше, чем каким-то засранным евреем.

Раф так долго раздумывал над словами Германа, что забыл, о чем хотел говорить…