Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку

Неужели зрелище семидесятилетнего — или того хуже шестидесятилетнего — дедушки, в махровом чиненом халате и меховых тапочках дремлющего перед телевизором, лучше вида сумасбродного старого дурака, через "не могу" продолжающего забавляться, кувыркаться по жизни, как если бы ему было тридцать?"

"Как писатель Дм. Быков беспомощен.

Школярски подражает солидным предшественникам. Пытаясь работать в разных стилях, своего стиля не обрёл.

Обратился к критике. Почувствовал себя свободней. Неуязвимей. Выяснилось, что критику разрешается безнаказанно выкрикнуть ругательство и, пока оскорбленный противник озирается в поисках обидчика, спокойно спрятаться, отсидеться в кустах.

Понял, что можно банально отписаться. Сославшись на бородатое изречение: я не курица, яиц не несу, но вкус их знаю отлично.

Сидя в укрытии, пописывает романчики, не чуждаясь соавторства, и исподволь кует себе популярность".

"Беседа отца с сыном.

— Вот ты сейчас на меня смотришь и не понимаешь, дурья твоя башка, что я в молодости был точно таким же, как ты. И за девушками ухаживал. Точнее, они за мной… У меня всегда было не меньше пяти постоянных любовниц. Это не считая прорвы других девок. Я их и, вправду, не считал… Всю дорогу новые… А пили мы, брат, так, что чертям было тошно! Такое время было… Э-э, да что говорить… И на футбол ходили. И в рестораны, и в бильярдные, и в чайные разные… Даже кафе-мороженое посещали, опустишь пятак в автомат, нажмешь кнопку, и слушай себе на здоровье всяких там Миансаровых и Пьех. Вот вы смотрите старую хронику, а там все серое, из-за черно-белой пленки, тогда часто на неё снимали, и кажется вам, дуракам, что и жизнь была тогда серая. Вам, идиотам, и невдомёк, что жизнь была точно такая же, как и сейчас. Всё было. И поездки на юг, и девки, и приятели, и хохмы разные. И, что самое главное, всё это было совсем недавно… Промелькнуло всё так быстро, брат… Оглянуться не успел, а у меня у самого сын взрослый. И глупый. Мне обидно, что ты и твои друзья думаете, что мы отстали, вам кажется, что мы жили чуть ли не при царе Горохе…

Сын посмотрел на отца так, будто впервые его видел.

Отец с удовлетворением прочитал во взгляде сына удивление, жажду познания, интерес к истории.

"Кажется, зацепило. Всё-таки хорошая у нас смена растет! Наконец-то понял, дурачок, что наше время было… словом, ой-ёй-ёй, какое было время! Лихие были времена! Теперь я за сына спокоен, он будет думать о нас правильно, с уважением. Глядишь, чему-нибудь и научится".

Сын сплюнул себе под ноги и пробурчал:

— Чего это вы, папахен, взяли, что мы о вас думаем? Сдались вы нам… Если хотите знать, мы вообще думаем редко. Больно надо голову ломать… А уж о вашем времени и подавно. Ну, было какое-то там время… Ну и что? Было, и прошло. Мне от этого не горячо, не холодно!"

"Это случилось в конце пятидесятых. На одном курсе со мной училась немецкая студентка, приехавшая в СССР совершенствоваться в русском языке.

Я тогда был уверен, что у каждого немца найдется преступный родственник, запятнавший себя фактом геноцида евреев.

У меня возникла идея совратить девицу. Я решил, что, соблазнив немку, я, чистокровный еврей, восторжествую не только над ней, но и опосредовано над всеми остальными немцами, и таким нетривиальным способом отомщу проклятым фашистам за миллионы уничтоженных ими евреев.

Меня не смущало то обстоятельство, что немка жила в Германской Демократической Республике, где успешно строили чуть ли не коммунизм, и была дочерью антифашиста, проведшего всю войну в эмиграции.

Немец, думал я, всегда останется немцем. Он останется немцем, даже если его с утра до ночи кормить одной мацой и не давать читать никаких книг кроме Торы.

После короткого периода ухаживания, который вместил в себя посещение кинотеатра и дешевого ресторана, бастионы без особого сопротивления пали.

По правде сказать, я был немного разочарован, я мечтал силой овладеть немкой. Тогда месть, как я полагал, была бы неизмеримо слаще.

Пришлось удовольствоваться покладистым противником.

И пришла ночь садистского возмездия, ночь национального триумфа! Истязая девушку, я всю ночь выкрикивал проклятия и угрозы в адрес анонимных врагов:

— О, подлые фашисты! О, нацистские ублюдки! Это вам за Бабий Яр! А это за печи крематориев! А это за газовые камеры! А это за Освенцим и Бухенвальд! А это за варшавское гетто и хрустальную ночь!

Всю ночь по квартире разносились вопли:

— А это за республиканскую Испания! А это за горе и слезы матерей Украины!