Нейтан Хилл - Нёкк

Браун по-прежнему лежит на спине в разбитой витрине бара “Хеймаркет” и начинает осознавать, что не чувствует ног. Он упал на что-то острое, оно укололо его в поясницу: теперь он не чувствует ничего. По онемевшему телу разливается холод. Он пытается встать, но тщетно. Он закрывает глаза, и ему кажется, будто его задавила машина. Ощущения точь-в-точь такие. Браун открывает глаза и видит, что его ничем не придавило.

– Помогите, – произносит он в пространство, ни к кому конкретно не обращаясь, сперва тихо, потом громче: – Помогите!

Всех хиппи из бара уже вывели, посетители разошлись по номерам. Внутри остались только два секретных агента. Они не спеша подходят к Брауну и дружелюбно интересуются:

– Ну, что стряслось?

Однако от их беспечности не остается и следа, едва лишь агенты пытаются его поднять, не могут и видят, что руки у них в крови.

Браун сперва решает, что они порезались лежащими под ним осколками стекла. Но потом понимает, что кровь не их. А его. У него идет кровь. Он истекает кровью.

Но этого же не может быть?

У него ведь ничего не болит!

– Все в порядке, – сообщает он присевшему рядом агенту, который ощупывает его грудь.

– Еще бы, приятель. Все будет отлично.

– Нет, правда, мне не больно.

– Да-да. Ты лежи, не двигайся. Мы сейчас кого-нибудь позовем.

Браун замечает, что второй агент сообщает кому-то по рации о раненом, просит немедленно прислать скорую, причем “немедленно” произносит таким тоном, что Браун зажмуривается и говорит: “Прости, прости”, – но не стоящему над ним агенту, а Богу. Или Вселенной. Или тем кармическим силам, которые сейчас решают его судьбу. Он просит прощения у всех сразу – за встречи с Элис, за то, что изменял жене, изменял так омерзительно, так пошло, в темных переулках, в машине, он сожалеет о том, что у него не хватило ни силы воли все это прекратить, ни дисциплины, ни выдержки, он сожалеет об этом, сожалеет о том, что раскаивается в содеянном лишь сейчас, когда уже слишком поздно, он чувствует, как холодеет нижняя половина тела, ощущает (хотя чувствовать его он не может) острый осколок стекла, вонзившийся в спинной мозг, он еще не знает, что именно с ним случилось, но все равно сожалеет – о том, что это случилось, о том, что он это заслужил.

Чикагские церкви из святилищ превратились в убежища, в храмы приходит надышавшаяся слезоточивого газа избитая молодежь. Всех кормят, поят, устраивают на ночлег. После целого дня побоев от такого милосердия у некоторых наворачиваются слезы. Демонстрация протеста раскололась, разделилась на отдельные группы, которые устраивают драки и стычки; кое-где копы еще гоняются за студентами, которые прячутся в барах и ресторанах, бегут в парк и из парка. На улицах сейчас небезопасно, вот лохматые оборванные парочки и укрываются в таких местах, как церковь Святого Петра в центре, на Мэдисон-стрит. Они даже не заводят бесед с другими демонстрантами: сегодня всем пришлось одинаково несладко. Молодые люди сидят, точно раскаявшиеся грешники. Священники разносят тарелки с подогретым консервированным супом, и демонстранты искренне благодарят их: “Спасибо, святой отец”. Священники раздают теплые влажные полотенца, чтобы протереть глаза, красные от газа.

Фэй и Себастьян сидят на первом ряду и неловко молчат: им столько нужно сказать друг другу, что они не знают, с чего начать. Они смотрят на изящный алтарь из дерева и камня в храме Святого Петра в историческом центре Чикаго: каменные ангелы и каменные святые, каменный Иисус на бетонном кресте висит, понурив голову, под ним два каменных ученика, прямо под мышками, один с тоской воззрился в небо, второй пристыженно смотрит себе под ноги.

Фэй трогает шишку на лбу. Уже почти не больно, даже забавно, что под кожей вспух такой бугорок, точно стеклянный шарик. Может, если с ним поиграть, то удастся удержаться от вопросов, которые так и тянет задать, вопросов, которые появились у нее в эти двадцать минут, что они сидят в церкви, где им ничто не угрожает, так что Фэй наконец-то сумела собраться с мыслями, трезво оценить сегодняшний вечер, и у нее, разумеется, возникли вопросы.

– Послушай, Фэй… – начинает Себастьян.

– Кто ты на самом деле? – не удержавшись, перебивает она: отвлечься на забавный шарик так и не удалось.

Себастьян печально улыбается. Смотрит на ботинки.

– А, ты об этом.

– Ты провел меня через всю гостиницу, – не унимается Фэй. – Как ты узнал, куда надо было идти? И ключ. У тебя был ключ от камеры. Откуда ты знаешь тех копов в подвале? Что вообще происходит?