Анна Ромеро - Тайны Торнвуда

Я оторвала взгляд от пресс-папье, все еще взволнованная радостными, но с оттенком горечи воспоминаниями.

– Услышу от тебя?..

– Тони оставил распоряжение о продаже дома в Альберт-Парке. Мне очень неприятно это говорить, Одри, но тебе придется освободить его в течение двадцати восьми дней. Я не стану выгонять вас, если вам потребуется больше времени… но мне бы хотелось как можно скорее его немного обновить и выставить на продажу.

Эта новость меня огорошила.

– В течение двадцати восьми дней?

– Не волнуйся. Тони даже не думал оставлять вас бездомными. Вы с Бронвен будете хорошо обеспечены, – загадочно добавила она. Вроде бы хотела сказать что-то еще, но лишь быстро пожала мою руку, потом круто повернулась и заспешила вниз по склону холма.

Когда Кэрол спустилась, друзья собрались вокруг нее; некоторые из них украдкой взглянули на меня. Затем ее торопливо сопроводили к веренице ожидавших автомобилей, где она нырнула в блестящий «Мерседес» и уехала.

Двадцать восемь дней.

Я крепко сжала пресс-папье. Тони никогда не рассказывал мне о своем прошлом, и его упрямое нежелание говорить о нем всегда обижало, словно он не считал меня достойной своего доверия. Теперь, сердито глядя на вершину холма, я ощутила груз обиды из-за его молчания, бередя во мне все старые сомнения и неуверенность. В тот момент мне ничего так не хотелось, как вернуться на холм и швырнуть пресс-папье в могилу – в качестве последнего горького прощания. Но снова пошел дождь. Земля промокла, и склон казался скользким.

Я сунула сверток в карман. При жизни Тони не принес мне ничего, кроме проблем; теперь, когда он умер, я не собиралась предоставлять ему такую же возможность. У «Селики» меня уже ждала дочь. Я пообещала это себе.

В других частях страны сентябрь возвещал начало весны. Здесь, в Мельбурне, он воспринимался окончанием зимы. Неделями льющий дождь, промозглые ночи и утра. Бесконечные серые небеса. Бывали дни – как сегодня, – когда казалось, что эта однообразная, мрачная пытка никогда не закончится.

В Альберт-Парке, популярном историческом пригороде, где мы жили, было как будто даже холоднее и противнее, чем во всех других районах. После похорон Тони мы были в подавленном настроении. Дрожа от холода, проследовали через парадные ворота и двор в дом. Внутри нас встретила тьма. Я прошла по дому, включая отопление и свет, пока весь он не засиял. От супа и тоста Бронвен отказалась, но слонялась по кухне, пока я готовила ей кружку горячего шоколадного напитка. Потом она скрылась в своей комнате.

В моей спальне стоял леденящий холод. Я засунула венецианское пресс-папье под груду одежды в нижнем ящике комода, потом бросила свой влажный костюм в корзину с грязным бельем. Натянув мягкие джинсы и старую футболку, я добрела до гостиной и уставилась там в окно.

Серебристые капли дождя сыпались на соседние крыши, превращались в сияющие нимбы вокруг уличных фонарей. Свет в окружающих домах светил, как бакены, но дальше, на заливе, вода скрылась под пеленой ранней темноты.

Задернув шторы, я встала в центре комнаты, обхватив себя руками. Постигая смерть Тони. В миллионный раз задаваясь вопросом, что на него нашло, сподвигло его зарядить ружье и закончить свою жизнь таким жутким способом. Тони был очень разносторонним: обаятельным и безумно успешным художником, великолепным отцом для Бронвен, подверженным ночным кошмарам страдальцем… а в конце эгоистичным негодяем-изменником; но я никогда не считала его человеком, который по своей воле причинит горе людям, что-то для него значившим.

Я переместилась в столовую. «Он умер», – напомнила я себе. Сколько ни строй догадок, это его не вернет. Не было смысла чувствовать себя покинутой мужчиной, который бросил меня несколько лет назад. И все равно я ощущала, как возвращается болезненное старое чувство обиды. Нас с Бронвен вот-вот насильно выставят из дома, который, по обещанию Тони, должен был оставаться нашим, сколько мы пожелаем. Он купил его в начале нашей совместной жизни после череды коммерчески удачных заграничных выставок. Позднее я не стала возражать, когда он предложил, чтобы дом остался записанным на его имя. Я была просто рада продолжать бесплатно жить в нем. Я была молода, горда. Зла на Тони и упрямо не желала чувствовать себя обязанной ему.

Но теперь мне было больно… больно за мою драгоценную дочь и за печаль, которая будет сопровождать ее всю жизнь. Больно за Тони, который, видимо, страдал глубоко в душе, и за Кэрол, мир которой вращался вокруг Тони. Больно за собственные эгоистичные, продиктованные страстью желания, которые иногда, в моменты беззащитного одиночества, нашептывали, что, возможно – благодаря чудесному повороту судьбы, – он однажды вернется ко мне. И мне было больно от бремени вопросов, оставшихся после него. Почему он так поспешно уехал в тот вечер, добирался потом несколько дней до какого-то маленького захолустного городка? Что в конце концов заставило его переступить черту?