А однажды, вернувшись с обеда, она сделала то, что я вряд ли когда-нибудь забуду. Подошла ко мне, — что само по себе было уже необычно, — держа в руках термос, вынула пластмассовую чашечку из прилагавшегося к нему набора и налила в нее жидкости. Думая, что там что-то вроде холодного чая, я глотнул и почувствовал вкус лимона и меда, приправленных букетом разных трав, — питье было густым, как патока, и, вероятно, более питательным, чем обычная твердая пища. Строгих и жестких правил для участников акции не было, но, согласившись быть с теми, кто объявил голодовку, я принял решение пить только воду, да и ею пользоваться умеренно, и теперь не совсем понимал, имею ли право допить все до дна. Но С, мой сосед по палатке, специалист по периоду оккупации и человек, усвоивший во время стажировок в Америке практический взгляд на вещи, подхватил чашку, которую я поставил возле колена, и, судорожно двигая кадыком, осушил ее. Потом, сияя, объявил, что питье восхитительно, после чего термос и чашечки стали переходить туда-сюда, из рук в руки, и в конце концов обошли всех, кто тут был.
Вечером Мариэ появилась еще раз и, прежде чем войти и забрать термос, легко опустилась на колени перед откинутым низким пологом. Застыв в этой позе, она игриво вытянула в нашу сторону свой ясно очерченный подбородок. Сидя на своем месте, я видел у нее за спиной осанистую пожилую женщину, в лице которой ощущалось сходство с Мариэ; с улыбкой глядя на меня, она держала за руку светящегося безмятежностью Мусана. Теперь, когда работы у палатки были закончены, Мариэ встретилась здесь со своей матерью, пришедшей вместе с мальчиком, скорее всего, чтобы всем вместе пойти куда-нибудь на концерт. Безмятежное спокойствие на лице мальчика и благородные манеры пожилой дамы, а также забота, которую все время проявляла к нам Мариэ, превратили голодовку протеста в нечто вполне цивилизованное и свободное от мучительных последствий, и это доставляло мне большую радость.
В последний вечер нашей акции полил дождь и задул ураганный ветер. Мы чувствовали, что верх палатки опускается ниже и ниже, но сознание было таким замутненным, не столько от голода, сколько от недосыпа, что никто толком не осмотрел прогнувшийся потолок, с которого одиноко свисала голая лампочка. А когда я приподнялся, приветствуя С, вернувшегося из редакции газеты, куда он уходил писать статью, тот сразу же занял освободившийся кусочек пространства, и мне уже некуда было лечь. Спустя некоторое время надо мной сжалился господин Ко, поэт- дзайнити , и едва я протиснулся в щель у него за спиной, как брезент над нашими головами провис наподобие грыжи, и всем стало ясно, что неприятность нешуточная. Однако и теперь, лежа впритирку друг к другу и ежась под набегающими струями дождя, мы не могли придумать, что же предпринять. И вот тут у палатки появились трое юношей в непромокаемых плащах. Осторожно, чтобы не повредить материю, они отчерпали заливавшую с крыши воду, воткнули подпорку и тем избавили нас от опасности наблюдать, как струи дождя опять наполняют брезент. Когда на другое утро я спросил лидера активистов об этой троице, судя по всему продежурившей возле нас во избежание новых неприятностей всю ночь, он сказал: «Это те парни, что приходили вместе с преподавательницей из женского колледжа; теперь уже распрощались. Похоже, не примкнут к движению, но в эту ночь поработали хорошо, это точно».
В тот день трехдневная голодовка закончилась, и, стоя возле уже свернутой палатки, мы обсуждали, как вести себя на предстоящей пресс-конференции. Неожиданно, будто сотканная из воздуха, возле меня появилась Мариэ. С Мусаном и тремя молодыми друзьями она ехала на два дня в Идзукогэн, в свой летний дом. Припарковаться было некуда, и ее молодые спутники сейчас объезжали вокруг квартала, а она выскочила, чтобы передать мне бритвенный прибор: вероятно, уже накануне я выглядел страшно заросшим. В результате, когда в вечерних новостях показали нашу пресс-конференцию, я, единственный из участников, выглядел свежим и смотрелся как-то странновато на фоне своих усталых, заросших трехдневной щетиной товарищей.
— Было такое впечатление, что ты сумел улизнуть, прятался где-то неподалеку, а потом вынырнул для встречи с журналистами, — смеялась моя жена. — Но Мариэ думает: если уж собираться для общего дела, то глупо не получить от этого удовольствия. И даже если это была голодовка протеста, гораздо лучше выглядеть по ее окончании опрятным.
Читать дальше