Аманда Филипаччи - Обнаженные мужчины

– Думаю, ты можешь с этим подождать, пока мы не вернемся в Нью-Йорк.

– А вдруг что-нибудь случится со мной до этого?

– Это в высшей степени невероятно.

На следующее утро я вижу, что мое лицо изменилось еще больше. Я не в силах дольше это выносить. Я отвожу на камбузе Лору в сторону, показываю ей фотографию картины Генриетты и спрашиваю, не думает ли она, что портрет ужасно на меня похож.

– Это портрет Сары, – возражает она. – Как же он может быть на тебя похож?

– Во-первых, это не портрет Сары, потому что для него позировал я. Это мой портрет и Сарин. Но не кажется ли тебе, что сейчас он очень на меня похож? Взгляни на мое лицо. – Я приставляю фото к своей щеке.

Лора смотрит на мое лицо и на фотографию.

– Нет. Он похож на Сару, – возражает она. И ее взгляд задерживается на мне. Я уверен, что она лжет.

Я отрезаю себе кусок пирога, кладу на тарелку и, захватив вилку, отправляюсь в нашу каюту, чтобы съесть его и подумать о моей проблеме. Я сижу на своей койке и медленно, вдумчиво ем пирог. Я смотрю на маску Микки-Мауса, прибитую к стене, но она не наводит меня ни на какие мысли. У нее демонический вид. И вдруг я кое-что вспоминаю. Я сделаю то, что сделал со своим портретом Дориан Грей, и если я умру при этом, как он, да будет так. Я кладу подушку себе на колени, помещаю фотографию на подушку, беру вилку, которой ел пирог, и вонзаю существу в грудь. Зубцы вилки пронзают фото, но я не чувствую никакой режущей боли в груди – ну и хорошо. Однако не исключено, что чары сняты, и мое лицо снова стало нормальным. Я иду в ванную и смотрюсь в зеркало. Лицо не стало нормальным.

Я покидаю нашу каюту и отправляюсь на поиски нашего хозяина. Когда я нахожу его, то показываю фото картины Генриетты и задаю вопрос:

– Вы не думаете, что этот портрет в точности похож на меня?

Он удивленно смотрит на меня, потом улыбается. Но я не отвечаю на его улыбку. Я серьезно смотрю на него, так что он перестает улыбаться и добродушно замечает:

– Она хорошенькая юная девочка. Это ваша родственница? Портреты могут быть обманчивыми. Я не вижу здесь большого сходства, но, вероятно, в жизни вы больше похожи. Как жаль, что фото так странно повреждено, – говорит он, проводя пальцем по дыркам от вилки.

Возможно, он говорит правду. Быть может, я придумал себе это сходство.

Но за обедом Лора и хозяин определенно как-то странно на меня поглядывают. Им трудно скрыть ток от метаморфозы, произошедшей с моим лицом. Я ловлю их на том, что они смотрят на меня, и как только я поднимаю глаза, они вежливо отводят взгляд. Я нервничаю. Меня охватывает паника.

На следующее утро лицо в зеркале уже ничем не отличается от лица на фотографии. Я выгляжу на пятьдесят процентов Сарой. Мой рот уменьшился, губы стали гладкими и нежными, словно лепестки розы. Нос стал тоньше, глаза более четко очерчены, и исчезли все мои морщины. Исчезла щетина. Мне больше не нужно бриться. У меня больше нет растительности на лице; нет бороды.

Теперь Сара во мне. Генриетта заточила меня. Я теперь ее создание, ее творение, ее дитя. Спасения нет, да я больше и не хочу спасаться бегством, потому что внезапно чувствую себя таким незащищенным в реальном мире, что могу находиться только в ее искаженной реальности. Мне нужно решить, что делать. Мне нужно время.

В любом случае я не могу больше появляться на людях в таком виде. Я даже не могу позволить, чтобы меня видела Лора. Так что я снимаю со стены нашей каюты маску Микки-Мауса и надеваю ее. Сначала мне удобно, но потом под маской становится влажно и горячо. Это не такая уж большая жертва ради того, чтобы скрыть действие черной магии под маской.

Я ношу маску Микки-Мауса за завтраком, ленчем, обедом и в промежутках, потому что это всего-навсего странно, тогда как метаморфоза моего лица сверхъестественна, что хуже, нежели странность.

Когда я ем, то слегка приподнимаю маску, чтобы приоткрыть рот и сунуть в него еду. И опускаю маску, когда жую.

Как реагируют на мою маску люди? Они изумлены, позабавлены, раздражены, нетерпеливы, презрительны, снисходительны и, в конце концов, равнодушны, что вполне нормально и естественно. Это гораздо лучше, чем взгляды, которые они бросали на меня вчера украдкой, когда ясно видели изменения в моем лице.

Скрытый маской, я думаю, что мне делать. После длительных размышлений определенные вещи становятся мне ясны. Например, я виноват в смерти Сары. Если бы я не вошел в ее жизнь, она, вероятно, была бы еще жива. Она бы не переходила через дорогу в тот самый момент, когда там была желтая машина, которая ее сбила. Теперь я обязан отдать свою жизнь Генриетте. Мы связаны друг с другом нашим несчастьем. Я не найду покоя, пока не сделаю то, что будет правильно. Мое место – рядом с ней, я принадлежу ей. Я должен вернуться. А когда я вернусь, то расскажу ей правду о Саре, о ее пятидесяти процентах шансов на выздоровление. Я понимаю, что заслужу презрение, не пощадив Генриетту, выложив, как трагичен на самом деле был несчастный случай с Сарой, но я не могу больше выносить всю эту боль один. Если мы будем в близких отношениях, то оба должны знать правду. Тогда я буду ее утешать и останусь с ней навсегда.