Лия Киргетова - L

Одна из наших с Женькой несостыковок заключалась в том, что она не привыкла разговаривать начистоту. В отличие от болтливой и откровенной меня, свято верящей, что единственный путь к решению всех проблем между двумя людьми — диалог. Женька с удовольствием обсуждала со мной все позитивные, деловые или «просто ни о чем» моменты, но в конфликтных ситуациях все выходило из-под контроля, упираясь в какие-то таинственные вето в голове у Женьки.

Алгоритм: поссориться и молча отходить от стресса, разбежавшись по разным углам, находясь в подавленном молчании, наполненном невысказанными, но продолжающимися в голове монологами, для меня был крайне тяжелым и бессмысленным, бестолковым испытанием.

— Ты слишком много думаешь, — часто упрекала меня Женька. — Ну, поссорились, ну, наговорили друг другу гадостей, с кем не бывает? Подумали каждая о своем, отошли, успокоились, помирились, сделали выводы и забыли.

— Но ведь для выводов нужна информация. Ты видишь ссору с одной колокольни, я с другой. То, что осталось непонятым, невысказанным, оседает на дно, оно же не уходит никуда! Если есть проблема, ее нужно решать, находить компромисс.

— Ну, может и так.

Зато мы потрясающе мирились. Моментально. Одним касанием.

Кто-то любит, когда голоден, кто-то, когда сыт. Мне были извечно знакомы обе любви, но с возрастом начинаешь ценить именно второе, когда не нужно уже ничего завоевывать, доказывать, приручать, когда ты накормлена любовью, как будто валяешься в мягких шерстяных носках у потрескивающего полешками — не бутафорского — камина, искоса поглядывая на вьюгу за окном. И в душе расцветает благодарность, признательность тому, кто рядом, за то, что он есть. И за то, что все — именно так, а не иначе. Женька любила только тогда, когда приходил голод.

Бывают же отношения такие, когда вместе, безусловно, прекрасно, а врозь — совершенно не больно. Вспомнишь и улыбнешься, не кольнет, не царапнет… Поцелуй легки, прикосновения естественны, недвусмысленны, только контакт кожных покровов, не сливающееся движение, не присваивающее, не запоминающее, как впрочем и не запоминающееся. И жизнь с такими чувствами, как бутербродик на шведском столе, в одной тарелочке — семга слабой соли толстым, отливающим на свету, кусочком на свежайшем хрустящем белом хлебе с тонким слоем маслица… Прекрасный бутерброд. А в соседней, для желающих — посложнее… Со свежей зеленью и овощным прибамбасиком… Кушаешь такой, более гурманский кусочек, и — да, так оно, бесспорно, вкусней. Но и без укропчика с лимончиком вполне, вполне…

Ни одно воспоминание о любом из проведенных вместе вечеров не отдает горечью потери, последующей пустотой неприсутствия рядом.

— Ты как?

— Хорошо, а ты?

— Я очень соскучилась.

— И я.

— Созвонимся завтра.

— Целую тебя.

И, не меняя интонации — обратно к своим делам, разговорам, не исключено — к совсем другим отношениям. Потом звонки становятся редкими, и никому ничего не нужно объяснять, и, если остановиться, задуматься, то терять, несомненно, жаль, но… А что делать?

Потом они встречаются, взаимно прощают легкое смущение и некоторую неловкость. Они не успели проникнуть друг в друга глубже, чем на микроны, но и не успели ни разу испортить друг другу настроение, задеть ревностью, обидеть невниманием.

— Как поживаешь?

— Как раз думала о тебе.

— Увидимся?

— Конечно, завтра позвоню, целую тебя.

Жизнь прекрасна! И легка, этакое ненавязчивое take it easy, baby. И так месяцами, и можно с разными…

Тут с оливочкой, там с базиликом… Я так не умею. Мне нужно сразу с мясом, вглубь, чтоб остро и больно, чтоб отдельно — никак. Чтоб — невыносимо без…

Ну конечно, это во мне все не под тем углом выстроено. Товарищи проектировщики в советские еще времена получали копейки и особо не потрудились. Поэтому в том месте, где при определенных условиях существования у нормального человека возникает закономерное чувство удовлетворенности, счастья и всяческого удовольствия, у меня маленький настырный рычажок врубает звук свиста вьюги, метающей острые хлопья ледяных иголок в лицо торопящимся домой в теплое и уютное. После предупредительного завывания включается и сквозняк, и все такое прочее, что выметает эйфорию, ставит шерсть на загривке торчком, мысли в голове сами укладываются в пирамидку из пары-тройки десятков букв, составляющих фразы, близкие по смыслу к понятию: все бренно, причем быстро.

Счастье, когда оно, как ему и положено, недостижимо — летает в выси легким перышком, пока мы внизу клацаем железными руками-крюками, — кажется тем самым недостающим, которое после доставания обязательно явит вовнутрь и мировую гармонию, и вселенское принятие, и расслабит все мышцы. А вот же оно, в руках. И что?