Илья Горячев - Тьма кромешная

– Это и есть испытуемая номер четырнадцать, – прокомментировала Наталья Петровна. – На тот момент она была еще Таней.

На экране же ее более молодая копия вопрошала вроде бы шутливо и, возможно, даже ласково: «Все детишки сказали, что шарик черный, а ты твердишь, что он не черный. Ты что же, себя самой умной считаешь, Танечка? А все остальные дурачки, да?»

«Шарик белый!» – продолжает упорствовать девочка.

«Таня, почему ты споришь со мной, с коллективом? – Напускная ласка мигом испарилась. – Ты противопоставляешь себя своим товарищам, это неправильно. Коллектив всегда прав».

Менторские нотки в голосе воспитательницы подталкивают девочку к согласию и покорности – нельзя спорить с воспитательницей, когда она говорит таким тоном. Девочка молчит, зажмуривается. На глазах у нее проступают слезы, она закусывает губу. Девочка неожиданно убегает из комнаты. Запись кончается.

– Да, экземпляр еще тот! – протянул Иван Никодимович.

– Психотип 4В по классификации профессора Гальперина, – услужливо отчеканила Наталья Петровна. – Достаточно редко встречается, но обычно доставляет много хлопот. Историк Гумилев называл подобный тип поведения особей «пассионарным». Но нам впервые удалось выявить его в столь раннем возрасте и исследовать его в лабораторных условиях так долго. Правда, окончательно убедились мы в том, что номер четырнадцать – носитель психотипа 4В, лишь после ее гибели. – Одновременно Наталья Петровна меняла катушки в проекторе. – Вот еще одна запись. Совсем свежая. Мы применили гипноз к испытуемому номер двадцать два, который действовал под управлением четырнадцатой, и вот что мы услышали…

Она вновь нажала «пуск», и на экране появилась больничная палата с лежащим на кушетке мальчиком с закрытыми глазами. Над ним нависал субъект в мятом, заляпанном чем-то белом халате, с гривой седых волос, а в дальнем углу стояли директор и воспитательница.

Иван Никодимович что-то размашисто записывал в блокнот. Украдкой бросив взгляд, Наталья Петровна смогла прочесть: «Несмотря на возраст пятнадцать лет, за счет выражения лица, движений, поведения испытуемому нельзя дать больше десяти, хотя физическая форма развития соответствует пятнадцати годам».

Субъект поворачивается к наблюдающим за ним и поясняет, что мальчик в трансе и сейчас воспроизведет свой разговор с номером четырнадцать, состоявшийся непосредственно перед попыткой побега.

«Начинай, Вася». Бас субъекта глубокий, утробный, исходит, кажется, из самых его глубин.

«Вася, помнишь, рассказ нам читали, – тоненький голосок бойко звенит, сразу ясно, что это Маша. – Там Ленин к детям на елку приезжал!»

«Ну да, помню», – медленный, тянущий гласные голос, понятно, что это уже сам Вася.

«А елка когда бывает?» Мимика лежащего в трансе мальчика снова неуловимо меняется, и становится ясно, что это снова говорит Маша.

«На Новый год?» Вася знает ответ, но он не уверен. Он всегда не уверен, даже когда точно знает.

«Правильно, Вася! А Новый год когда бывает?»

«Зимой?»

«Да, Вася! Зимой!» – радуется Маша Васиной сообразительности. – А у нас зима, давно уже зима! А ты елку или Новый год помнишь?»

«Не-е-ет», – тянет Вася.

«Вот и я нет!»

«Машк, ну, может, он еще не наступил? Вот вернутся родители – и тогда будет Новый год».

«Вася… – Голос Маши вмиг становится очень грустным. – Они не вернутся…»

«Тихо, Машка. – Он испуган. – Воспитательница услышит, снова будем целый день в углу из-за тебя стоять или вообще спать в чулане положат…»

«Вась… Вот мой рисунок поля. Посмотри, какое оно большое. Каждый день я рисую по одной травинке, и их целое поле. А нас не забирают, и зима не кончается. Вася, нас обманывают… Мы тут много лет, мы уже почти взрослые…»

«Все ты врешь и придумываешь, Машка! – Вася полон раздражения, он сердится. – Какие мы взрослые, родители скоро вернутся из командировки и нас заберут. Лето будет, и нас заберут!»

«Вася, а ты помнишь лето?» – интонации Маши грустные и печальные.

«Не-е-ет», – обычная неуверенность вновь приходит на смену раздражению.

«Вот и я не помню… Может, лето уже и было, и не один раз, а много!» Она почти кричала.

На этой фразе Вася неожиданно открывает глаза, начинает дрожать, забивается в угол. В кадре появляется медсестра и делает судорожно отмахивающемуся мальчику какой-то укол. Запись заканчивается.

Наталья Петровна включила свет и, не садясь, замерла у стены. Достала зачем-то карандаш и принялась катать его между пальцами. Повисла тишина. Наконец женщина решилась и нарушила молчание робким заискивающим вопросом: