Кэндзабуро Оэ: Записки пинчраннера

Примерно то же самое чувствую и я. Мне временами кажется, что и мной овладевают такие же мысли о загробной жизни. Особенно после некоторых статей в газетах… Например, вы читали статью о жизни одного человека в горах на острове Миядзима?

Читал, читал! — Мне сразу же вспомнилась та статья, тогда она произвела на меня ужасное впечатление.

Мы умолкли — что было говорить… Есть газетные статьи, которые обязательно прочитывают родители наших детей . Именно к такого рода статьям принадлежала и та, о которой заговорил отец Мори. В больнице Мацудзава в течение восемнадцати лет находился, работая садовником, одинокий глухонемой. В трехлетнем возрасте он перенес детский паралич; вместе с семьей он жил в пещере на острове Миядзима, а с двадцати семи лет, когда семья покинула остров, оставшись там, стал жить один, в лесу. Однажды начался лесной пожар, не исключено, что он возник не случайно, а от костра, на котором этот человек готовил себе еду; его поймали охотники и поместили в психиатрическую лечебницу. Восемнадцать лет он пробыл там, забытый всеми. Наконец родные нашли его, и вот через восемнадцать лет его направили в государственный отоларингологический центр и дали возможность встретиться с сестрой, живущей в Канагава.

Вернувшись после свидания в палату, он расплакался. А немного позже, отказавшись от ухода и забот, которыми был окружен в лечебнице, неожиданно исчез. Сестра рассказывала потом: «Я только и сказала ему: значит, ты уже не на Миядзима, где мы прожили столько лет». Его приметы: рост — сто пятьдесят девять сантиметров, вес — шестьдесят килограммов, в очках, хромает на левую ногу, одет в желтый джемпер и спортивные туфли. Возраст — сорок восемь лет, в нижней части живота — весьма странный шрам от раны, полученной в период жизни в лесу; она была даже описана в специальном медицинском журнале.

Странная рана в нижней части живота — вот и все, что узнали о нем окружающие в период его восемнадцатилетнего добровольного затворничества в лечебнице когда он был забыт и покинут всеми. И вот через восемнадцать лет, после встречи с сестрой, человек, который все годы пребывания в психиатрической лечебнице находился в состоянии душевного равновесия, неожиданно словно прозревает. И уходит — уходит, чтобы вернуться туда, где за ним охотились…

— Эта статья — предельно конкретное, я бы даже сказал — вещественное предвидение судьбы моего сына, — проговорил отец Мори после длительного молчания. В садовнике психиатрической лечебницы, пребывавшем в состоянии душевного покоя, я вдруг словно бы узнал своего собственного сына. Представьте себе, что произойдет эмоциональный взрыв и он прозреет, осознав свою истинную сущность, которую до сих пор никто не смог постичь. Разумеется, после моей смерти не найдется человека, включая и мою жену, который захочет увидеть моего сына в истинном свете. И мой сын вернется в прошлое, к тем дням, когда на него еще не началась охота, на свой остров Миядзима. Но я знаю, что никогда не наступит такого дня, когда мой сорокавосьмилетний сын направится наконец в желанное место, куда повлечет его тоска. А таким желанным местом для него будет лишь то, где я окажусь после смерти. И он просто пропадет без вести. Но разве такой поступок нельзя назвать мужественным? Ведь вместо недостающей кости черепа у моего сына кусочек пластика — может быть, это и поможет ему решиться на самое рискованное предприятие. Но каждый раз, когда меня посещает подобное видение того, что произойдет после моей смерти, мне хочется, чтобы все было иначе… Наши дети , прикрыв голову руками, мелкими шажками подходят к нам. Разговор прерывается на полуслове. Ведь он был нужен нам лишь для того, чтобы убить время, пока мы ожидали детей.

Однако волнение, вызванное этим разговором, не могло исчезнуть бесследно. Но пока я, приняв в свои объятия теплое тельце сына и горя желанием защитить его трепещущее в темноте крохотное сердечко, возвращался с ним домой, волнение постепенно съежилось, как зимняя ночка. Ночью же, во сне, эта почка распускалась вновь. В то время я часто видел сны, в которых моя жизнь рисовалась предельно реалистично и в каждой детали проглядывала безысходная печаль. После таких снов я просыпался с неприятным осадком, а жестокая действительность, с которой я должен был столкнуться, восстав от сна, — зубной камень — во время моего горестного сна впивался в зубы еще сильнее, и стоило мне представить себе эту жестокую действительность, как меня охватывало глубокое уныние.