Евгения Доброва - Угодья Мальдорора

Данила Давыдов в статье «Эффект без кунштюков» («Книжное обозрение», 2009, № 6) заметил, что автор играет на довольно проблематичном и даже опасном поле: «…Доброва пишет о становлении личности, о детстве и молодости, постепенно утекающих сквозь пальцы, о свободе и навязанных действиях, о невозможности и необходимости любви. Более того, писательница применяет еще более жесткий модус: она пишет так, что в какой-то момент можно заподозрить сугубый автобиографизм ее письма. <���…> Наивный читатель вполне может переспросить автора: ну и как? Как ты тогда вышла из этой ситуации?»

Выходит, каждое «я» — мина на залитом солнцем лугу. Первое же маленькое «я» выставляет пишущего напоказ в самом уязвимом ракурсе! Неужто автору так дорога эта обнажающая «ностальгия по себе»? Нет, конечно. Разве у вас, дорогой читатель, не было своей закадычной Таньки Кочерыжки, хорошей девочки Пятаковой, парня, с которым скрепя сердце «разрешили дружить», мамы и папы, в конце концов? Высший пилотаж «я-прозы» — сделать собственную историю историей каждого читающего. Я узнаю эти угодья, чувствую их родство. А вы?

«Уф, ну вот, кажется, я ни разу не сбился с отеческого тона, и, стало быть, Человеку не к чему будет придраться». (Лотреамон. Песни Мальдорора. Пер. Н. Мавлевич.)

Так кто же она — героиня «Угодий Мальдорора»? «Однажды я услышала довольно странное суждение: «Лотреамона звали «дитя Монтевидео». А ты — дитя поселка Лесная Дорога». Forest Road Settlement, как мы писали в школе». «Угодья Мальдорора» — поселок Лесная Дорога, бестиарий детства, лотреамонова глушь, откуда нужно вылететь, «как шампанская пробка» , иначе… Но почему, почему песни Мальдорора зазвучали вдруг в подмосковных мертвопокровных лесах, даже не в обычном поселке, а почти академгородке, где дети до драк спорили, у чьего отца больше изобретательских медалей ВДНХ?

В книге Евгении Добровой «Персоны нон грата и грата» (М., 2008) есть такой пассаж: «У великих писателей топливом — всю жизнь, до смерти — служит счастливое детство. Набоков. Пруст. Мы же — в советское время — были его лишены, и надо искать другое топливо. Наверняка оно где-то есть». От такого решительного «А» до «Б» — рукой подать. Простое и единственное «Б»: не было счастливого детства — пусть топливом будет несчастливое. Так гораздо интереснее… сегодня.

Сравните, скажем, «Похороните меня за плинтусом» Павла Санаева с «Угодьями Мальдорора». Похож ли этот признанный гимн несчастливого детства на книгу, только что прочитанную вами? Похожа ли гипертрофированная почти до абсурда трагедия, где всех жалко и прощение торжествует, на незаметную, тихую драму, где ничего не проходит и лишнее просто отсекается? Нет. К тому же у Санаева главный герой — мальчик, а у Добровой — девочка. Девочка странная, своеобразная, жесткая — трудная. А точнее, непонятная. По ходу повествования девочка взрослеет, но понятнее так и не становится.

Впрочем, «ход повествования» — тоже условность. События в новеллах «Угодий…» не движутся поступательно, ход времени не линеен. Отрывки взрослой жизни, детский сад, старшая и младшая школа — все перемешано, мелькает, как цветные стеклышки в калейдоскопе. Но при этом книга удивительным образом не теряет целостности повествования. Такое вот пунктирное произведение о становлении характера, роман воспитания, пейзаж бытия трудно взрослеющей души. Главная тема — осмысление личности, ищущей границы своего я, равновесие жизни и смерти. Детские переживания — только исток. А в фокусе — внутренний мир молодой женщины, мир странный, мятежный, мистический. Битва пара с крышкой котла: сними крышку — и все, свобода. Прижми крышку — взрыв.

Автор не оглядывается на прошлое и не заглядывает в будущее. Устами своей героини говорит из настоящего, в котором прошлое и будущее слиты воедино, а время как объективно реальная форма движения материи — не существует. И, пожалуй, даже не является координатой движения сознания.

Однако я уклонилась от разговора о «несчастливом детстве»… На первый взгляд тут все чинно и благостно. Полная интеллигентная семья, папа, читающий Лотреамона в оригинале и рассказывающий на ночь истории, мама, способная сшить прекрасное платье, бабушка, уроки музыки, самые аккуратные косички… Но: «обихоженный» ребенок не всегда равно «любимый». Некрасивая — боже-какая-мымра! — хмурая, угнетенная, безгласная. «Мне надоело быть маленькой. Я очень устала…» Так ли идентифицирует себя любимый ребенок? Незначительные обиды — как маленькие крестики на обоях: сначала просто точка на бумаге, а потом черным-черно. Или красно, потому что рано или поздно крестики начинаешь рисовать — кровью. «Обида диктует свое право». (Лотреамон. Песни Мальдорора.)