Евгения Доброва - Угодья Мальдорора

Но брат гостил у бабушки, ему мой вирус был не страшен.

Прошла неделя. Я была дома одна, когда в дверь позвонили. «Папа на обед», — подумала я и распахнула створку, не посмотрев в глазок. На пороге стоял Богдан. Получается, его раньше отпустили. Я вспомнила вдруг, что вся красно-зеленая, и в ужасе захлопнула дверь обратно.

Он все понял.

— Открой! — закричал он. — У меня была ветрянка! Была!

Я стояла под дверью и молчала.

— Я все равно не уйду, пока не откроешь.

Он колотил минут пять. Потом я все-таки открыла. Я не выдержала.

— Царевна-Лягушка… Ну что ты, как маленькая. Первый класс, вторая четверть.

В прихожей висело зеркало. Я взглянула на себя, красавицу, и подумала: если сейчас не ушел, будет любить хоть лысую, хоть с усами. Подумала и успокоилась. Мы пошли на кухню, и я напоила его чаем с творожными пирожками, он их обожал. С тех пор и пеку ему эти пирожки, «хозяйские» — мало теста и много начинки. Но это уже из других, из взрослых историй. Как-нибудь расскажу. А сейчас пойду поверчу попой перед Богданом, пусть оценит обновку.

Недалеко от школы на пустыре останавливается зеленый армейский автобус — чистенький, только из мойки, КАВЗ цвета хаки.

— Барсук приехал! — Танька Капустнова бежит относить на мойку недоеденные макароны с котлетой.

В школе обед, большая перемена. В это время в поселок приезжает почтальон из соседней воинской части — она приписана к нашему индексу.

— Я к вам потом подойду.

Спокойно доедаю второе. Сейчас еще компот разнесут. Обедать в школе я люблю, это не то что завтраки с синим омлетом. Или манка. Жидкая, как чай, в центре плавает желтыш растопленного масла. Фу! Нет, обеды у нас хороши. Борщи, солянка, плов… Гуляш, отбивные… Даже странно, одни и те же люди делают такие отвратительные завтраки и такие вкусные обеды.

Барсук — Танькин кавалер. Сенька Барсуков, служит на 72-м километре в автороте. Веселый, кудрявый, нос картошкой, глаза-бусинки, ему бы в кино у Шукшина сниматься.

Но — какое кино, солдат срочной службы.

В окно я увидела Капустнову, летящую к автобусу. Боже, что это с ней? Она с ума сошла. Неприлично школьнице так бежать к солдату. Танька запрыгнула в кавзик, и дверка закрылась.

— Постыдилась бы! — раздался сзади голос завучихи.

Я составила тарелки одна в одну, водрузила сверху стакан и понесла к окошку приема грязной посуды.

— Тоже к ним пойдешь?

Посмотрела на завучиху спокойно, надменно и холодно, как учил папа, и продефилировала прочь из столовой.

Танька встречалась с Барсуком уже месяца три. На 72-м километре, где стояла воинская часть, жила ее сводная сестра Ирка — у них были разные матери. В то лето мы с Танькой часто, почти каждый день, ходили в военный городок гулять — полчаса пешком или остановка на автобусе. Городок был невелик, еще меньше, чем наша Лесная Дорога, — пять финских домиков, с виду очень уютных, словно игрушечных, со светло-зелеными стенами и высокими четырехскатными крышами. В сосновом бору, на холме… Городок в табакерке.

При каждом доме — палисадник с лавочкой. А в Иркином еще и самодельный мангал — кострище с выложенным из кирпичей очагом. Вечерами тут людно: Ирка дружит со срочниками — после отбоя бойцы ходят в самоволку, — а мы дружим с Иркой. Родители не запрещают ей сидеть у костра с бойцами: сами в части работают. Тем более компания под окнами.

Ускользнуть из части проще простого: под забором с колючей проволокой дырка, небольшая, но достаточная для в меру упитанного человека: кто-то сделал подкоп — скорее всего, даже Иркиной лопатой. Про лаз знают все включая офицеров, но попускают, не желая связываться.

Мои прежние страхи улеглись: увидев, что солдаты — такие же люди, веселые и совсем не озлобленные, у Иркиного костра я совершенно перестала их бояться. Лесная история с погоней теперь казалась невзаправдашной, будто это было не со мной.

Душа компании у нас Барсук, Танькин избранник. Он деревенский, из-под Костромы. Дома у него жена Анфиса, а здесь золотые кудри. Сзади хоть и подстрижены коротко, по уставу, но чуб почти по глаза — скоро дембель.

про себя поет, вместо «Ваню молодца», — и на Таньку поглядывает. Голос с хрипотцой, глаза голубые, задорные.

В темноте пламя кажется особенно ярким, праздничным. Гитара идет по кругу. На прутьях жарится черный хлеб, мы едим его с солью, вкусно. Иногда Иркина мать выносит на всех миску порезанных яблок или крыжовника. Трещат поленья, от кочерги взлетают нимбы искр, когда кто-то выкатывает испекшуюся картофелину.