Евгения Доброва - Угодья Мальдорора

Главные достопримечательности нашего кладбища — рояль и склепы. Рояль стоит недалеко от здания конторы, это памятник известной пианистке. Он как настоящий: клавиши, крышка, педали — все с потрясающей точностью высечено из черного мрамора.

Рядом начинается аллея склепов. От первого почти ничего не осталось, одни железные ребра. Соседний как клетка, странное строение из сетки, похожей на дачную рабицу, — чтобы дух в неволе томился. Беспокойный, наверное, был, буйный. Третий склеп напоминает мне летающую тарелку, а Таньке — почерневшую от времени беседку.

Ротонду-НЛО увивает плеть дикой малины. К концу июля на ней созревают ягоды. Они сладкие, словно засахаренные, и слегка пьянящие.

Пробираюсь, срываю одну — и вздрагиваю от хлесткого прикосновения крапивы.

— Ты чего?

— Обожглась.

На коже волдыри. Отчаянно тру локоть.

Танька говорит, в склепах похоронены князья. Теперь не проверишь: имена стерлись от времени.

Меня всегда удивляли искусственные цветы не существующих в природе расцветок: химозно-желтые с красными сполохами тычинок, розовые вырви глаз — видимо, пытались сымитировать пионы, — истерические пунцовые… Вот грозди искусственной сирени — ветви у них ядовито-изумрудные, будто зеленкой покрашены. Их дополняют голубые гвоздики, оранжевые колокольчики, цыплячьего цвета астры.

Цветы — одежда могил, думаю я. Каждый одевает своего покойника как может. Но зачем так ярко? Что за странная мода?.. К чему мертвым это буйство красок? Зачем тащить сюда эту гадость, когда рядом в лесу столько прекрасных цветов: иван-да-марья, смолки, васильки… У нас даже подсолнухи на опушке растут. А так — издевательство одно.

С другой стороны, понятно: это мертвое, неживое. Поэтому и несут сюда. Мертвое к мертвому.

В траве заливается неведомая птица-трещотка. Где-то совсем рядом, но ее не видно.

— Ты веришь в духов?

— Верю, — отвечаю я Таньке и рассказываю, как в детстве ко мне приходил инферн.

Наш дом стоял на самом краю деревни. Вокруг — огородец в браслете кривого забора. У калитки журавль, за калиткой улица без названия, вдоль шоссе. Позади дома лес, слева кукурузное поле.

В доме одна комната и кухня — сразу при входе, стол, стулья и печь, она же стенка, тылом комнату греет. У теплого места в закутке кровати: моя, родительская. Тесно стоят, зазор меньше метра. Из кухни в комнату коридорчик, в проеме вместо двери шторка.

Ночью — с кухни шаги. Тяжелые, будто двести килограммов несут. Медленные. Гулкие. По коридору ко мне идет. Глаз приоткрыла: мама-папа лежат. А он идет!! Ближе, ближе, сейчас завернет в наш закуток. Один шаг остался.

Нет, не могу взглянуть! Натянула на голову одеяло, зажмурилась изо всех сил.

Встал в изножье, стоит, смотрит сверху, высокий. Не вижу, а все чувствуется. Очень страшно. Страшнее потом в жизни не было.

Постоял с минуту и развеялся. Ничего не сделал. Посмотрел, и все… Тут же заснула мертвым сном, как от укола снотворного.

Утром никто не верит: папа в туалет ходил, тебе показалось.

Нет.

Чернильным пятном, сгущением воздуха колыхался в изножье, стоял и смотрел. Не знаю кто…

Идем дальше, пересекаем старый сектор и оказываемся у конторы кладбища. Одноэтажный охристого цвета домик. Маленький тесный двор, посыпанный гравием, — под ногами хрустят легкие, почти невесомые катышки. Мусорные кучи из увядших цветов, выполотой травы, выгоревших старых венков. В будке живет собака. Она добрая.

У сарая лежат заготовки. Глыбы гранита — красный, черный, пестрый. Некоторые с выгравированными веточками, голубками; на многих выбито имя Иванова Ивана Ивановича — образцы кладбищенской каллиграфии.

Схема участков на стенде у крыльца. Перед ним — куча свежего сырого песка, только что из кузова.

Зеленый рукомойник. Ржавый кран, размокший кусок хозяйственного мыла на приступке. Вода через щель стекает в бетонный коллектор.

Брошенная посреди двора тележка катафалка. Ведущее колесо смешно вывернулось вбок, как у детского трехколесного велосипеда.

На стене — красный пожарный короб. Сверху выглядывает змей брезентового рукава и клювы огнетушителей.

Немудреное кладбищенское хозяйство…

Интереснее всего на кладбище после Пасхи. Яйца с могил мы не ели, а вот конфеты… Как устоишь перед «Красной Шапочкой», пусть даже отсыревшей и отдающей… чем? Мертвечиной?

Действительно, чем?

Ну не трупами же.

Тиной, землей.

Я разворачиваю конфету и отправляю в рот.