Сергей Алексеев - Мираж

– Кричал в пельменной и выражался нецензурно в адрес города Красноярска…

– И за это – десять суток! – опешил Боб.

– Потом грозился взорвать все торговые точки и вообще весь город, – продолжал милиционер. – Затем говорил, что утопишь в бадье с водкой директора винзавода. Было?

– Не помню. А вообще бы утопил… – сказал Боб и потрогал ноющий затылок.

– Вот видишь, говорил, значит. А еще спрашиваешь – за что, – заключил милиционер и добавил: – жаль, что твои товарищи убежали…

Теперь Боба каждое утро выводили подметать широкие красноярские тротуары. Он со своей участью смирился и даже торжествовал: так и денежки целыми останутся. Все равно пропил бы или украли.

Однажды к Бобу подошел тот самый милиционер и спросил, как он поживает.

– А хорошо! – довольно улыбнулся Боб. – Трудовое воспитание, знаю-знаю. Вот кормят плохо, овсянка…

– Ты же привычный, – сказал милиционер. – Стерпишь. А торговые точки не собираешься больше взрывать?

– Не! Больше не хочу, – заулыбался Боб.

– А я бы взорвал, – серьезно сказал милиционер и ушел.

Срок подходил к концу, и хорошее настроение у Боба росло. Его отпустили в магазин, где он купил себе пару костюмов, пальто, в общем, оделся с ног до головы. И если бы не стрижка «под нуль», обязательная для суточников, Боб выглядел бы прилично. А так сшибал на только что освободившегося заключенного. В последний день к Борису снова подошел тот милиционер и протянул ему золотой ремешок от своей парадной фуражки.

– Носи, – сказал он,- да больше не попадайся.

– Нет! – поклялся Боб. – Пить бросил! Хватит. Так что не волнуйтесь.

С тем и покинул он «санаторий», как называли бичи милицию.

Средство передвижения Боб выбирал в зависимости от времени года. Осенью – только на самолетах, зимой – на поездах, ну а весной – на чем попало. После непредвиденной задержки на десять суток Боб катил в Красноярский аэропорт. Самолетный гул и вокзальная суета подействовали на него окрыляюще. Ему захотелось тут же покинуть ненавистный город, но когда Боб протолкался к кассе, где ему порядком помяли новое пальто и брюки, то обнаружилось, что сидеть в порту Бобу придется дня три-четыре. Его фамилию записали в какой-то драной тетради и сказали, что подходить и отмечаться надо через каждые два часа. Кто не отметился – автоматически из очереди выбыл. Боб сначала разозлился на такую дурацкую систему и хотел предложить свой способ записи в очередь, но гражданин в буром пальто и такой же папахе оглядел Боба и строго сказал:

– Вы получили свободу, так дорожите ею.

Боб обиделся, вылез из толпы и ушел к огромным окнам, где встал между креслами. Отсюда хорошо было видно вокзальную площадь и улицу. По краю площади сидело штук сорок бабушек с корзинами и бидонами. Из каждой емкости торчали пудовые охапки ярких цветов. Торговля шла лениво, слышалось переругивание конкурентов и вялые предложения купить цветочков. Наиболее проворные и настойчивые старушки, завидев спешащую пару, принимались на все лады стыдить кавалера, что он-де пень и невнимательный мужчина, позволяет такой прекрасной даме ходить без цветов. Парень слабо отбивался, смотрел на часы, но его хватали за рукава и толкали под нос веник из щекотливо-розовых гладиолусов. Сообразительные прохожие огибали площадь с газоном и торговок стороной. Одна бабуся торговала прямо перед Бобом за стеклами окна, и он слышал, как этот божий одуванчик, перебирая нежные, изящные цветочки, материлась и ругалась басом: «Зажрались, морды поотвернули, цветка не купят!» На нее шикали богообразные соседки и качали головами. И тут Боб почувствовал, что ненавидит эту бабку до смерти. Он сам мог отматерить и обругать последними словами кого хочешь, но Крыса, как Боб про себя обозвал старуху, вызывала в нем тошноту. Он отвернулся и стал смотреть на пассажиров. Все они были в унынии, вздрагивала, когда режущее эхо радиообъявлений колотилось под потолком, кому досталось кресло – те дремали, но Боб знал: это не сон, а мука. Рядом толпа студентов в стройотрядовской форме дружно жевала пирожки с яйцами и над чем-то хохотала. Он еще немного покрутил головой, разглядывая любителей авиапутешествий и непроизвольно взглянул перед собой за стекло. Глаза уперлись в Крысу. Что-то притягивало к ней. Противно, а взгляд так и целит туда. Боб не спеша выбрался со своего места и ушел к другому окну.

Однако и тут его смутила женщина. Нет, это была уже не Крыса! Синяя униформа ее с крылатыми эмблемами обтягивала грудь, а волосы распускались по плечам с погончиками, мешали ей, нависая на глаза. Она смахивала их и что-то все писала и писала. Хоть бы раз перед собой взглянула! Боб смотрел на нее чуть исподлобья, чтобы, когда надо, быстро опустить глаза вниз. «Чего доброго, рассердится… Что, скажет, уставился», – подумал Боб. Но Синяя женщина не обращала внимания ни на него, ни на еще полтысячи таких же, как он. Она, наверное, привыкла чувствовать на себе взгляды. На нее здесь смотрели, как на богиню: она сидела за барьером с надписью «Старший диспетчер». Скоро Боб, уже не стесняясь, рассматривал ее волосы, шею. Она была недалеко, четыре шага… Ему место позволяло подойти еще ближе, но он не подошел. Синяя женщина кончила писать, развернула к себе микрофон и по залу зазвенел ее голос. О! Что это был за голос! Тоже какой-то синий, колеблющийся, зовущий куда-то. Правда, Боб ни одного слова не понял, зато поймал ее взгляд! С секунду она глядела на стриженого парня и отвернулась.