Сергей Алексеев: Мираж

В ленивом характере Сотникова, впрочем, был весьма положительный задаток – так считал Боб. Ночами он писал длинные стихи про бичей. На трезвую голову их никто не хотел слушать, но когда мужики получали от Припека допинг, то могли до полуночи смаковать особо понравившиеся строчки. Бобу особенно нравился отрывок из какой-то поэмы:

Мы работаем как лошади!

Наши жилы как струна,

Силов нет – а все ж иди!

Полна гордости страна!

Смущала, правда, последняя строфа. Отчего это вдруг страна должна гордиться Бобом? Об этом Боб не раз раздумывал в моменты мучительной тяги пофилософствовать. Однажды поделился своими мыслями с Сотняковым, но тот начисто отверг всякие домыслы.

– Главное, звучит! – сказал Сотников. – Почти Евтушенко! Хошь, я про тебя напишу? – предложил он и вскоре один на один выдал Бобу стих, который назывался «Герой живет со мной в палатке». Там говорилось, как Боб «грудью рванул на заряды» и что из этого вышло.

И сейчас, видимо, вдохновенный скорым прилетом вертолета, Сотников хотел что-нибудь сочинить. И действительно, наблюдавший за ним Боб увидел, как у Припека шевелятся губы. После того, посвященного ему стиха, Ахмылин стал относиться к Сотникову очень хорошо. «Во дает! – восхищался он. – И как он научился?» Но Припек закрыл рот, сел я тихо спросил:

– Кто нынче в ясли кочегарить пойдет? – и обвел горняков веселым взглядом.

– Никто! – за всех ответил Сема.

– Вы всегда так. Пока деньги есть – никто. А к Новому году все. Но вы же знаете, други, мест не будет! – предупредил Сотников.

– Иди ты со своими яслями! – отмахнулся Боб.

– Ночевать не пущу. Хоть убейтесь, – пригрозил пекарь.

– Но-но! – оживился Мыльников. – Ты против себя общество не настраивай. Князь нашелся.

– Там кашу дают,- стал теперь соблазнять Сотников. – Она хоть и детская, но жрать можно.

Кто-то из горняков не выдержал и махнул рукой – ладно, на меня место забей…

– Ну а ты, Боб?

– Отцепись, – разозлился тот. – Иди сам! Я хочу на мир посмотреть. Мне Сема когда обещал? Давно. А я до сих пор дальше Красноярска уехать не могу. Сам-то ездит! – перекинулся на Мыльникова Боб. – А я всю зиму шалаюсь в этой кочегарке. Если я лето отпахал, то и отдохнуть должен по-человечески. Вот поезжу везде, в музеи всякие похожу, еще чего-нибудь… – дальше он не знал, что говорить, и замялся.

– А потом все равно в кочегарку! – восторжествовал Сотников.

– Какие там музеи, Боб? – покачал головой Мыльников. – Трепотня все. До Красноярска, а там опять пропьешься. Ох и бичевать надоело! – неожиданно закончил он.

– А чем плохо? Я сейчас чувствую себя, как вон тот коршун. Лета-а-аю! – протянул Боб и взмахнул руками.

– Это ты сейчас лета-а-аешь! – передразнил его молчавший Шура Михайлов. – Как жрать нечего будет, так и отлетаешься.

– А мне все равно надоело, – упрямо повторил Мыльников. – Сам же говорил, живем как-то без пользы. Ни уму, ни сердцу.

– Как хочешь,- развел руками Боб. – А мне хорошо, – и, словно вспомнив, добавил: – А почему это мы без пользы живем? Кто, скажешь, целое лето пахал как лошадь? Мы с тобой! Какого еще дурака сюда загонишь? Да никто не пойдет! На заводе-то куда легче. Восемь часов отпахал и к бабе своей. Чем не жизнь? – Боб разошелся, вспомнив про стих, написанный Припеком. – Мы тут вон как нужны! Героизм, можно сказать, проявляем! По колено воды на забое, тайга глухая! – Боб понимал, что его понесло и что он сейчас наговорит такой ерунды, мужики до самого Красноярска смеяться будут, но остановиться не мог. – Так, значит, по-твоему, мы хреново работаем? Да мы же две нормы за лето дали! Чего еще надо? Имеем мы право отдохнуть, как все? – кричал он и видел, как перемигиваются горняки, готовые вот-вот разразиться хохотом. – Что ты тогда мозги пудрил про крокодилов в поезде? – спросил он у Мыльникова, но тот ответить не успел. Не успели расхохотаться и мужики, потому что Шура вдруг подпрыгнул и заорал:

– Иде-е-ет!

Все разом замерли. Веники-бороды, бороды средней величины, бороденки под татарского хана вскинулись вверх. Молчали полуоткрытые рты, не моргали напряженные глаза.

Далеко и чуть слышно рокотал вертолет. Он шел, низко опустив нос к земле, и блестящий хвостовой винт походил на серебряное блюдо. Тяжело замахал крыльями и отлетел в сторону старый коршун. Хлопающий звук нарастал, и на площадке поднялась суматоха: прыгали, орали, хватали вещи. Когда «МИ-4» уселся на бревенчатый настил, люди бросились к машине, под напор воздушной струи, раздувающей щеки. Кто-то упал, с Боба сорвало фуражку, и он, бросив рюкзак, кинулся догонять ее по полю. Гул вертолета приятно давил на уши, и перекричать его, не сорвав голоса, было невозможно.