Сергей Алексеев - Тайна третьего кургана

– Не с Еремой, а с Авдеюшкой, говорю! – возразила старушка. – Еремей-то ране всех ушел, на финскую…

– Сами не пустим, иродов! – вещала суровая женщина. – Нече тута копать. Нету здеся науки. Им надо, как люди жили, узнавать. А че узнаешь из могилок-то? Прах один тута, кости лежат! Мужиков кости!..

Я жевал, боясь перевести дыхание. За моей спиной кто-то стоял, переступая с ноги на ногу. Обернулся: в шаге от меня – Алена, за ней Шкуматов с Кареевым. На заднем плане маячило лицо Бычихина. Казалось, стоят здесь давно и уже устали стоять…

– Я же помню, с Авдеем, – бормотала старушка, обращаясь к безмолвной Фросе. – Еремей в тридцать девятом пошел, в сорок первом Илью забрали, Прокопа, в сорок втором – Ивана, Егорку, – она загибала пальцы на худенькой, износившейся руке, – и Авдеюшку в том же годе…

– Авдей в сорок третьем ушел, – тихо поправила Анастасия Прокопьевна.

– Рази так? – изумилась старуха и почмокала беззубым ртом, втягивая щеки. – Мне-то чудилось, в одном годе они… Че же тогда Авдеюшку-то поперед всех убили?

– А теперя, баба Дуня, курганы наши копать станут! – прокричала женщина с властным голосом, и я наконец разглядел ее: высокая, сухопарая, с тонкими поджатыми губами.- Пока мы кудахчем тута – могилки на ветер пустуют! Виданное ли дело, бабы?! Костылем их!

– Как на ветер пустют? – не поняла старушка, и глаза ее забегали. – К чему копать-то?

– Вот он сидит, расселся! – Женщина глянула на меня. – С бумагой пожаловали… Звали их сюда…

– Калинину писать надо! – воскликнула старуха в пимах. – Когда Фролка Трегубов по избам иконы забирал – Калинину писали!

– И че толку? – хмуро отозвался чей-то голос. – Все одно позабирали… А я все-таки Варвару-великомученицу спрятала, не отдала. Бабам без Варвары ох как рожать-то тяжко!..

– Нету Калинина, – в ухо полуглухой старушке прокричала Анастасия Прокопьевна. – Помер он давно!

– И дед Родионька помер… – проговорила Фрося. – И чего он так рано? Вроде здоровый был…

– Сама говорить стану, – твердо сказала Анастасия Прокопьевна. – Вы, бабы, идите-ка домой. Мужиков помянули – • идите. Завтра на покос рано… Утром езжайте сами, меня не ждите. Кони-то непутаные остались, поди, за озерко уйдут. В грабли Чалого не запрягайте, хромает он чего-то…

Алена дышала мне в затылок и что-то спрашивала шепотом, а я никак не мог отделаться от оцепенения и глухого шума в ушах. Между тем женщины начали вставать, отряхивая подолы и собираясь в кучки. Две из них взяли на руки немощных старух и понесли мимо нас к тележке. Полуглухая баба Дуня обнимала за шею Анастасию Прокопьевну и все объясняла про сыновей, про отобранные иконы, возмущалась и сторожилась. Женщины тихо потянулись к деревне. Всплывали и пропадали насупленные, задумчивые лица, опущенные головы, глаза.

Нас опять не замечали…

И только оставшаяся последней Фрося нерешительно приблизилась к Шкуматову, потрогала рукав его гимнастерки и вдруг заплакала. Меня бросило в холод.

Это были первые слезы за все поминки. Никто из женщин возле кургана даже не всхлипнул…

– На Гришу моего похожий, – оправдывалась Фрося, – гимнастерочка…

– В гимнастерках они все на одно лицо, – безжалостно оборвала ее Анастасия Прокопьевна. – Иди, догоняй своих.

Я заметил, как у Алены дрожат губы, казалось, она тоже вот-вот заплачет.

– Ты, что ли, за песнями приходила? – устало спросила Анастасия Прокопьевна, тронув Алену за плечо.

– Я… – виновато проронила Алена. – Я приходила…

– Так я спою, – задумчиво сказала Анастасия Прокопьевна и опустилась на землю около кургана.

Алена села напротив, подобрав ноги. Я медленно обошел курган, вокруг которого только что сидели еранские жители. По подножию холма были разбросаны куски кренделей, огурцы, раскрошенные яйца. Точно так же, как на обыкновенном кладбище в день поминовения.

– Копать присматриваешься? – безразлично спросила Анастасия Прокопьевна. – Давай, давай… Зря тока рыть будешь. Нету костей тама, земля одна…

Я облегченно вздохнул. Мое предположение оправдалось. Загадки «лишнего» кургана больше не было. Овалов все-таки не ошибся… Но сейчас меня уже не удовлетворяло это. Я думал о другом. Я думал, что в промежутке времени, в таком коротком и малозначительном для археологии, в промежутке между жизнью Овалова и моей жизнью пролегла эпоха.

Ребята еще спали, когда я начал собираться в дорогу. Бычихин, проснувшись, лежал под одеялом и возмущался.