Мишель Бенуа: Тайна третьего апостола

Поезд мчался во мраке ноябрьской ночи. Римский экспресс, пересекая Италию, по обыкновению, опаздывал на два часа. Пассажир взглянул на часы и вздохнул: раньше девяти вечера до Парижа не добраться…

Стараясь устроиться поудобнее, он оттянул пальцем целлулоидный воротничок, давивший шею. Отец Андрей не привык к традиционному облачению священнослужителя, так он одевался, только когда покидал аббатство, а случалось это редко. Эти итальянские вагоны, должно быть, еще помнят эпоху Муссолини! Сиденья, обтянутые искусственной кожей, жестки, как кресла в монастырской приемной, окно можно опустить только до половины, кондиционера нет…

Ладно, в конце концов, уже осталось не больше часа пути. Промелькнули огни станции Ламот-Веврон. На длинном прямом прогоне до Солони экспресс развивал максимальную скорость.

Заметив, что монах беспокойно вертится, пассажир, сидевший напротив, поднял от газеты темные глаза и слегка улыбнулся, но его бледное лицо тут же снова стало замкнутым.

«Вроде бы улыбается, — подумал отец Андрей, — а глаза холодны, как галька на берегу Луары».

Римский экспресс так часто перевозил духовных лиц, что стал похож на филиал Ватикана, но в этом купе, кроме отца Андрея, ехали только два молчаливых пассажира. Остальные места были забронированы, но так и оставались пустыми. Отец Андрей бросил взгляд на второго попутчика, забившегося в угол, — этот был чуть постарше, элегантный, с волосами цвета спелой пшеницы. Он, казалось, дремал, но временами пальцы его правой руки барабанили по колену, будто по клавишам. Перед отправлением поезда они обменялись парой вежливых фраз, и отец Андрей заметил, что незнакомец говорит с сильным акцентом, но с каким именно, определить не смог. Может быть, с восточно-европейским? Его лицо казалось юношеским, несмотря на шрам возле левого уха.

Эта привычка замечать малейшие детали… Она появилась после многих лет, проведенных над пыльными страницами древних манускриптов.

Прижавшись лбом к стеклу, он рассеянно смотрел на дорогу, бежавшую вдоль железнодорожного полотна.

Уже два месяца прошло с тех пор, как он должен был отослать в Рим перевод и анализ коптской рукописи из Наг-Хаммади. С переводом он управился в два счета, но вот доклад о результатах исследований… Он так и не сумел его составить. Невозможно сказать все как есть, а уж написать тем более. Слишком опасно.

Тогда его вызвали в Рим. В Конгрегации вероучения — бывшей инквизиции — на него насели с расспросами. Он предпочел бы не делиться с ними своими гипотезами, а ограничиться обсуждением технических проблем, возникающих при переводе. Но кардинал, а еще больше этот жуткий минутант [1] Низший чин в ватиканской иерархии, секретарь-референт, который расписывает папские дела «по минутам». (Здесь и далее примеч. пер.) приперли его к стенке и заставили сказать куда больше, чем ему бы хотелось. Потом они начали расспрашивать о мраморной плите в Жерминьи, и физиономии у них мало-помалу стали каменеть.

В конце концов отец Андрей отправился в хранилище библиотеки Ватикана, где ему снова довелось прикоснуться к полной страданий истории своей семьи. Это было тяжело, но, может статься, такова цена, которую нужно заплатить, чтобы наконец получить доказательства того, о чем так давно догадывался. И вот тогда-то ему пришлось спешно покинуть Сан-Джироламо, сесть на поезд и мчаться без оглядки в аббатство, ибо он был в опасности, хотя желал только покоя и мира. Ему нечего делать в Риме, он чужой там. Но есть ли теперь на свете место, где он еще может чувствовать себя дома? Когда отец Андрей вступил под сень аббатства, то вторично поменял родину и одиночество обступило его.

Итак, тайна раскрыта. Что же сказать отцу Нилу? Его друг умеет хранить секреты, а кроме того, он в одиночку уже проделал большую часть пути… То, к чему отец Андрей шел всю жизнь, полную исканий, отец Нил обрел благодаря проницательности и сосредоточенности духа.

Если с ним что-нибудь случится, отец Нил станет достойным преемником.

Отец Андрей раскрыл сумку и стал рыться в ней под бесстрастным взглядом пассажира, сидящего напротив. В конце концов, даже хорошо, что их всего лишь трое в купе, рассчитанном на шестерых. Можно сбросить новую куртку, положить ее на пустое сиденье, чтобы не помялась. Он наконец нашел карандаш и маленький листок бумаги, быстро нацарапал несколько слов, сложил бумажку и зажал в левом кулаке, потом откинул голову на спинку кресла.