Алексей Курилко - Земля вращается со скрипом

— Вообще-то долларов сто… — вижу испуг на ее лице и спешу добавить: — но половину я уже нашел.

Тетя Марина энергично замотала головой.

— У нас сейчас в доме совсем ни копейки. Эти все пропили. А у меня пенсия через неделю только.

Зачем же ты, думаю, интересовалась, сколько мне нужно?

Должно быть, она о том же подумала.

— Я, — говорит, — решила тебе гривен двадцать… Так я бы у соседей спросила.

Не дала. Времени потраченного жаль. По дороге к выходу заглядываю к Костику.

— Выздоравливай, рыбак!

Он виновато улыбается в ответ. Гад какой! Явно знал заранее. А еще говорят, деньги дружбе не помеха.

Наговаривают на деньги. Они, дескать, и человека портят. И могут разрушить самую крепкую дружбу, самую сильную любовь…

Чушь! И крепкую дружбу и сильную любовь разрушат скорее не деньги, а их отсутствие. Оно же скорее испортит и человека.

Дождя нет. А хорошо бы. Душно что-то.

Права тетя Марина. Я лентяй. Работать я не желаю.

Физический труд меня убивает. А умственным трудом я заниматься не могу. Образования не имею соответственного. Учиться надо было. Ленился.

После армии я женился. Жил на иждивении жены. Она была продавщицей в мясном отделе. А я тренькал на гитаре, сочинял песни и строил планы о создании группы. Потом я встретил Олю. Я ушел к ней без гитары, так как думал, что гордый, а гитара была куплена на деньги жены.

Оля тоже нигде не работала, но мы ни в чем не нуждались благодаря ее богатым родителям и Олиному таланту притягивать к себе деньги просто ниоткуда. Ее состоятельные приятели давали ей в долг и запрещали даже упоминать об отдаче. Я стал ревновать. Нас приглашали в гости, в рестораны, на пикники… Я не шел, оставался дома один и отдавался приступам ревности.

Долго так тянуться не могло. Мы расстались, продолжая друг друга любить.

Официально мы до сих пор состоим в браке.

Много странностей в жизни.

Странно, например, что порой мы хотим одного, а делаем нечто совсем другое. Может, мы не знаем на самом деле, чего хотим, лишь думаем, что знаем.

Аида, Никита! Гляди, как набухли темно-серые тучи! Сейчас как разродятся ливнем! Это, видать, одно из тех мест.

Лишь вбежав в подъезд дома, где проживала Анжела Николаевна, я вдруг вспомнил, что она умерла. Мне сообщил об этом Костя, когда я был пьян и не хотел верить, и поэтому скоро забыл.

Нет, точно, ее больше нет.

И снова стало жаль зря потраченного времени.

Сколько сейчас? Без двадцати два. До назначенного часа — уйма времени.

Пережду, пока сей поток не иссякнет, и рвану дальше.

Надо же, забыл, что умерла. Включил ее, уже давно мертвую, в список, настолько был в ней уверен. Она бы дала, будь она жива. Пусть не всю сумму, половину, треть, четверть… Сколько б могла…

Она же, помню, меня спросила, год-полтора назад, встретив случайно на улице: на что ты, мол, живешь, не работая. Обычно я отвечаю так: «Да разве это жизнь?» А перед ней остроумничать не стал, ответил честно:

«Да так, не на что».

«Как это?» — удивилась она.

«Не знаю», — сказал я, пожав плечами.

Косой от ветра ливень потихоньку утихает.

Воротник плаща не желает стоять, высокий и мягкий, упрямо загибается вниз. Ладно, буду рукой придерживать. Не люблю я дождь, слякоть… В дождь хорошо спать или заниматься любовью.

Парадокс — дождь не люблю, но он у меня почти в каждой второй песне присутствует. В песнях я не сплю во время дождя, любовью не занимаюсь, обычно мокну под ним, до последней нитки… И плаща на мне нет.

Племянника зовут Никита. В мою честь. Ему десять лет. Вопросы задает самые неожиданные. Недавно спросил меня, серьезно глядя в глаза:

«Ты когда умрешь?»

Я растерянно улыбнулся:

«Точно сказать не могу».

«Ты подумай», — настаивал он.

«Ну лет двадцать еще поживу. Хотелось бы».

Никита кивнул и заявил:

«А я умру в сто лет».

«Мне бы твою уверенность, — говорю. — И твой оптимизм».

Прихожу как раз к обеду.

Пригласит — не откажусь. Сестренка готовить умеет. Приглашает. Не отказываюсь.

Жую. Поглядываю на Анжелу. На Никиту. Он похож на своего отца. Большая голова, высокий лоб, нос мясистый… Анжелка красавица. Худая, правда. Но мужу ее это нравится. А даже если б и не нравилось — тут уже ничего не поделаешь — порода такая, не поправимая. В том смысле, что не поправится ей, что ни делай. И я такой.

— Что нового? — интересуется Анжела.

— Все по-старому, — отвечаю.

Сейчас она, улыбнувшись, спросит: «Не женился еще? В третий раз». Улыбается.