Валерий Попов - Прелести лета

Тут Лепесткова просто и безыскусно пригласила меня к себе, на дальнюю звероферму, при этом честно предупредив, что автобус туда (а значит, обратно?) ходит лишь по вторникам. То есть сегодня. Я стал обдумывать это предложение, но тут между нами возник Никита, красный, всклокоченный, в последнем градусе гордости и обиды.

— Ну, мы плывем или нет? — произнес он, надменно выставив вперед ногу (босую).

— Погоди… сейчас!

Прервал мои напряженнейшие раздумья!

— Тогда я один. — Он двинулся к выходу.

— Погоди! — Я догнал его. Он остановился. Кинул взгляд на Колю-Толю и Толю-Колю, братающихся с водолазами.

— Позови их, — холодно Никита сказал.

— Нет уж! — вспылил тут и я. — Это… чисто твои фантомы. Ты их и зови!

Вздернув голову, он пошел. Я тоже и на пороге остановился. Оглянулся. Гвалт, запах прелой одежды, кислого пива, табака!.. Потерянный рай! Я вышел.

У лестницы догнала нас Дарья Лепесткова, заманчиво показав пальцами червей. Мы встали в нерешительности… особенно нерешительно, надо сказать, выглядел Никита.

— Но черви-то нам всяко нужны! — сказал я. Не хотелось расставаться с этой жизнью. Никите, я чувствовал, тоже…

— Ну давай, — добродушно произнес Никита.

Пройдя по улице далее, по указаниям Лепестковой, мы полезли в овраг. Спускаться было довольно склизко. Навоз. Слежавшаяся, обильно «удобренная» и от того особенно скользкая солома.

Никита весь был во власти страданий, которые сам же и учредил.

— Предатели! — бормотал он, имея в виду, очевидно, братанов.

— Ну, ты, как всегда, не прав! — утешал его я. Они ж и союзниками нашими никогда не были… почему же предателями их считать?

— А… тебе все нравится! — Он махнул короткопалой рукой.

Ну… почти все. Овраг, во всяком случае, нравился мне: много полезных вещей — прочно скрученные пружины от матраца, рядом — почти целый зипун, впрессованный в землю, местами проросший голубыми цветочками и травой. А черви — вообще отменные. С руку! Тихо парил навоз.

— Ат-тличные черви! — вскричал я.

На обрыв взошла чудесная девушка в короткой юбке и, лихо махнув двумя руками, выплеснула ведро с помоями — картофельные очистки повисли у нас на ушах, как ряд сцепившихся «восьмерок», считающихся, как я где-то слыхал, символом совершенства.

— Все! Хватит! — Никита заорал и стал карабкаться из оврага.

У катера я задержался чуть-чуть: Лепесткова чертила мне на папиросной пачке, как можно достичь зверосовхоза водным путем.

— Скоро ты? — Никита метался по палубе.

— Отстань, зудень! — сказала Лепесткова, глянув на него.

Никита вздрогнул, поняв, что это слово прилипло к нему уже навсегда.

— Ногу у нас украли! — снова запричитал Никита, выруливая за буй.

— Нет, — опять внес я поправку. — Улетела она.

— Как улетела?

Я лишь вздохнул. Никита встряхнул перед собой карту, показывая, что отныне намерен доверять только ей… всяческие фата-морганы должны уйти, как туман. Лишь строгие научные данные…

— Вот! — Он уставился в карту. — Примерно… через десять миль будет Погост… В смысле, — спохватившись, добавил, — большое рыбацкое село. Там, — блаженно потянулся он, — в баньке помоемся… выпьем! — Он сладко зажмурился.

— Было, — меланхолично произнес я.

— Что было? — вскричал он.

— Село. Большое, рыбацкое, — еще более кротко добавил я.

— Когда? — он заходился яростью.

— Только что.

— Это!.. — Он не находил слов, чтобы заклеймить то, что мы только что с ним покинули… Уж во всяком случае — не село.

А где «то» село? Вокруг было тихо, пусто.

— Смотри ты в карту, — миролюбиво произнес он.

Я глянул. Мы с ним вздохнули. Работая на наших верфях с первым допуском секретности, мы знали (как, впрочем, и все), что населенные пункты на наших картах, с целью конспирации, всегда ставятся со сдвигом — чтобы враг в них не попал. Враг в них и не попадет. Зато мы — попали, но уходим, не поверив реальности… предпочтя заведомо ложную карту. Ярость Никиты грызла теперь пустоту. Ни домика, ни даже лодки! Берега загажены проходящими тут иногда плотами с лесом — прокисшие сучья в застое у берегов, кора, топляки черные, полузатонувшие, похожие на крокодилов.

Мы шли по карте. Но, увы, не по жизни!

Помню, как грустно шутил наш Игорек, стоя с нами у штурвала:

— Береги, Валерик, берег реки!

Да. Этот берег стоило бы поберечь!

Грустный пейзаж! Поругана не только природа, но уже и та техника, что порушила природу. Вмешались, изгадили и бросили. Ржавая узкоколейка вдоль берега разломана, торчат рельсы, лежит опрокинутая платформа. Погуляли!