Владимир Шпаков - Возвращение из Мексики

– Вот козел! – сплевывает на улице долговязый, – Штатовский прибор – лучше! Пусть своей мексиканской бабушке это рассказывает, а наше НПО еще никто не переплюнул!

– Оборонщик? – спрашиваю.

– Ага – бывший. Теперь вот клепаем эти штуки: опускаешь в ведро или таз с водой, туда же – грязное белье, и через несколько минут вся грязь отстала, будто ее и не было! Не нужна? Всего двадцать баксов прошу, считай, даром! Нет? Ну, тогда я к вьетнамцам, юго-восточные ребята новые технологии ценят!

В нашем «страшном городе» происходило что-то похожее: многокилометровая цепочка заводов вместо двигателей для военных кораблей и радиолокационных станций производила теперь бритвенные станки и плуги, которыми распахивали приусадебные участки. Гора рожала мышь, а вскоре, по слухам, ей и вовсе грозило бесплодие. Но пока жалкая зарплата капала, «хмельная тропа» – так называли дорожку, что спускалась с дамбы в самогонный овраг – не пустовала. Госпродукция постоянно дорожала, самогонщики же держали божескую цену, и потому каждый вечер (сверху это хорошо было видно) по дорожке двигался нескончаемый поток людей: вниз – торопливо, нервно, вверх – не торопясь, предвкушая удовольствие от первого обжигающего глотка. На моем счету был очерк и парочка репортажей об этой городской клоаке, однако ни я, ни Горыныч не смогли и на йоту повлиять на процесс. А Ник и вовсе сказал: не ломай, дескать, людям кайф! Мы с тобой по-своему оттягиваемся, они по-своему. Все как-то оттягиваются, хотят сбежать от жизни: в другой город, в другую страну, как наш Белкин сбежал. Ты что, думаешь, он там зубами скрипеть перестал? Помяни мое слово: он там или сопьется, или застрелит кого-нибудь, или сам застрелится! А еще бывает, что человек вообще сбегает в другой мир, где алкоголь или мескалин превращают жизнь в перманентный балдеж!

– Кастанеда – тоже? – спросил я, – Ну, тоже побег в другой мир?

– Если и так, то это самый честный побег. И самый интересный. Ну, разве нас сравнишь с этими муравьями, а?!

Мы тогда «пыхнули» травки и, будто воскресшие индейские боги, стояли на дамбе, наблюдая, как крошечные людишки спотыкаются и падают на осклизлой после дождя тропе. Кайф уже выветривался, и я, поежившись, сказал, мол, не очень-то мы от них отличаемся. И вообще меня занимает вопрос: как все это любить? Разве возможно? А ведь родной город, страна тоже родная, чтоб она провалилась…

– Не знаю, не знаю… – задумчиво проговорил Ник, – Меня тоже занимает, если честно, только я тебе помочь не могу – сам в тупике.

Забежать в Гидрометцентр заставляет мысль о телефоне: надо звякнуть в посольство, а мелочи – йок! У Бориса Михайловича, которого встречаю в коридоре, вид такой, будто его еще раз «поставили к стенке»: понурый, он движется по коридору, как сомнамбула, и скрывается в кабинете. В отделе пусто, только Саня сидит перед телевизором.

– Салют! – говорит, не оборачиваясь, – Звякнуть надо? Вон телефон, звякай!

Набирая номер, замечаю, что возле стула стоит ополовиненная бутылка «Абсолюта», а звук у телевизора выключен. Или это у меня опять что-то с ушами? Я прочищаю мизинцем ухо, затем слышу отчетливый (и смачный!) глоток – Саня хлещет прямо из горла.

– Чего празднуешь? Эй, слышишь?!

В этот момент в трубке что-то спрашивают по-испански. Выясняю, что посла нет, следуют короткие гудки, и я какое-то время созерцаю сонм политиков, раскрывающих рты на телеэкране, как безмолвные рыбы. На лицах нешуточные страсти: негодование, презрение, святая злость, ладони разрубают воздух, как сабли, однако ощущение аквариума остается. Или это мы – в аквариуме, а они смотрят на нас оттуда, и любуются, как мы здесь плаваем? Что, мол, ребята, маловато воздуха? И водичка мутноватая? Ну, извините, на всех чистой воды не напасешься!

– Хочешь? – спрашивает Саня, не отрываясь от экрана, – Михалыч уже не может, а я никак не могу остановиться. Сегодня у нас праздник наоборот: начальство зарубило нашу разработку. Три года – в задницу, представляешь? Я такой программный продукт сделал – пальчики оближешь, но он, оказывается, на хер никому не нужен! Ни нашему начальству, ни этой шушере в телевизоре!

Первый раз вижу нашего вундеркинда в таком состоянии. Ему всегда легко все давалось, и потому два старших класса он провел в интернате при МГУ. Отличник, светлая голова, еще в студенческие годы сделался классным спецом по физике атмосферы, но вот, и на старуху нашлась проруха…

Я молча присоединяюсь, и мы за пять минут добиваем литровую емкость. Я вдруг вспоминаю, что сегодня должен состояться обещанный Ником сбор в Трубниковском, и предлагаю развеяться. Саня раздумывает, потом машет рукой: какая, мол, разница? И пусть попробуют его не отпустить – плевать он на всех хотел! Он вообще уйдет из этой шарашкиной конторы! Он свой продукт американцам продаст, немцам, наконец, индусам…