Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Вымарывание черных страниц истории никакое не благо, а зло. Это смахивает, мне кажется, на оправдательный вердикт.

На днях разговорились с приятелем о довоенной жизни. Мы ведь долгое время делили жизнь именно так — на довоенную и послевоенную. Приятель старше меня на несколько лет и, кажется, должен был бы помнить гораздо больше, чем помню я, а вот поди ж ты — он помнит только хорошее, хотя как раз хорошего в действительности было мало. И тогда я подумал: насколько же избирательна наша память, как нам хочется спокойно спать и видеть только «сладкие» сны, как будто мы еще не нажились именно во сне, а не наяву. Или нас вырастили, воспитали такими, заставили не просто дружно, упоительно петь «Широка страна моя родная…», но и поверить, что «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…»?

А мать все же дождалась отца.

Мы жили тогда на Урале, в Туринском районе. Младший брат еще не учился, ему не исполнилось восьми, а старший уже не учился — работал в колхозе. К тому же в нашей деревне Красново была только начальная школа.

Во время урока я увидел младшего брата (я сидел у окна), который бежал к школе и размахивал руками. Подбежав, он прилип к стеклу и стал делать мне какие-то знаки, объясняя что-то. Я ничего не мог понять. Тогда брат показал мне язык, обогнул избу, в которой помещалась школа, и влетел в класс, заорав:

— Женька, папа приехал!

Не знаю откуда, но в деревне все знали, что наш отец сидит «за политику», так что все, в том числе и учительница, смотрели на меня удивленно.

Я вскочил, чтобы бежать домой, а учительница (она тоже была из эвакуированных) спокойно так сказала:

— Кутузов, сядь на место. Урок еще не закончился. А ты, Боренька, иди. — И она подтолкнула брата и закрыла дверь.

— Но папа приехал, — сказал я. — Мне нужно домой.

— Раз вернулся, значит, никуда не денется, — все тем же спокойным, ровным голосом сказала она.

И я сел. До сих пор не могу понять, почему я тогда ее послушался, вместо того чтобы плюнуть на все и бежать домой.

Когда прозвенел звонок (коровий колоколец, в который звонил сторож и истопник дядя Захар), учительница разрешила мне уйти с занятий.

У нас был почти что отдельный дом. Строили его для каких-то казенных надобностей — то ли под сельсовет, то ли под правление колхоза, — однако до войны не достроили, да так и оставили. Вот нам и выделили половину этого недостроенного дома, а в другой половине сушили зерно. Должно быть, поэтому мы не очень мерзли, хотя печки на нашей половине не было вовсе, так что я даже не могу сказать, на чем мать готовила еду. «Буржуйка», правда, была. А спали мы вповалку на дощатых нарах.

Когда я ворвался в дом, все — в том числе и отец — сидели возле «буржуйки». Надо сказать, что отца я помнил очень смутно, а скорее совсем не помнил. Когда его взяли, мне было пять лет.

— А вот и Кешка явился, — сказал отец, поднимаясь, — Не узнаёшь? — Он засмеялся, шагнул ко мне и взял меня на руки. От него пахло табаком.

Тогда я не обратил внимания, да и с чего бы мне было обращать, что отец был очень прилично одет. На нем был френч с отложным воротником, какие до воины носили ответственные работники и даже сам товарищ Сталин, синие галифе и белые, также традиционные, бурки. Но помню, что бурки громко скрипели.

Мать прямо цвела от счастья — ни до, ни после я не видел ее такой, а вот были ли счастливы мы — не знаю, не помню. Скорее всего, отвыкшие от отца, мы растерялись, не успели осознать, что произошло.

А следом за мной пожаловал к нам председатель колхоза. Посидел, поговорил, как это принято в деревнях, выкурил «козью ножку» и обратился к отцу с просьбой помочь колхозу. Мужиков, здоровых, в деревне не было вовсе, а работы, требующей мужской силы, хватало.

Мать стала возражать, говорила, что отцу нужно отдохнуть, однако он поднялся и сказал:

— Пойдемте, я готов.

— Не сразу уж так-то, — махнул председатель шапкой, которую держал в руке — Завтра. Вы надолго погостить?

— Поживу, а там посмотрим.

— Отпустили-то совсем, вчистую, стало быть?

— Совсем.

_ Угу, — промычал председатель и почесал небритый подбородок. — Срок, получается, вышел?..

Отец полез в карман, достал какую-то бумагу и протянул председателю.

— Да неужто я так не верю? — сказал председатель. — Это я к слову, вообще. — Он встал и натянул шапку. — Ну, стало быть, подмогнете?

— О чем разговор!

— Так я наряжу вас завтра вместе с вашим старшим, — Он кивнул на старшего брата, — Жердей бы надо поболе заготовить.