Виктор Ерофеев - Пять рек жизни

КАПИТАН-РЕЛИГИЯ

- Если капитана нет, все позволено,- плоско пошутил я. Капитан рассмеялся. - Если капитана нет, то какой же я Бог? -хитро сказал он, демонстрируя зеркальное знание русской классики. Мы говорим с ним о старшем брате Ленина, о понятии "счастье" в советской литературе, о коммуналках, о понятии "литературный успех", о том, почему все женщины брили лобок до 1920 года, а затем, как по команде, перестали; мы говорим о incendium amonis, парадоксах деконструктивизма в их опосредствованной связи с буддизмом, о тибетской практике тумо. -Да чего далеко ходить за примером, - говорит капитан, - мой помощник каждую зиму сидит на снегу голой жопой часами, причем температура в заднем проходе остается неизменной. - Да, - задумчиво киваю я. - Возможности тела безграничны! Мы говорим о понятии "пожар" в подмосковной дачной жизни, о моей американской дочери, не то родившейся из случайного фильма, не то породившей его сценарий; мы говорим и не может наговориться о белорусских партизанах и сортах сигарет, которые любят берлинские лесбиянки, о сенокосе, Горбачеве, правах человека на труд и на мастурбацию, о снисходительности. - Почему вы, капитан, так снисходительны к людям? - Привычка. А, знаете, что Лора Павловна делает по ночам? Одна, в пустой каюте, при свете ночника... - Она обхватывает коленки руками и, подражая Святой Терезе, отрывается от пола. - Подсмотрели? - Догадался. - По-моему, вы встали на тропу мудрости, -удивляется капитан. - Вы сами отрываетесь от пола. Мы говорим о голоде в Эфиопии, о том, почему американские мужчины в любви романтичнее американских женщин, о понятии "Америка", о свободе, Лас-Вегасе, Калифорнии, беспокойстве, любимых автомобилях. - "Понтиак" с открытым верхом образца 1968 года,- говорю я. - Cool, - замечает капитан. Мы говорим о тех местах на Земле, что сильнее меня, о социальной ангажированности Габи, о плотоядных улыбках ее подруг, о пьянстве как чистоте жанра, о роли женщин в отрядах gerilla, о дон Жуане как лишнем человеке, о мелочах жизни. - Я расскажу вам историю о берлинской стене, - говорю я, рассеянно глядя на Рейн. - Берлинской стены не было, - говорит капитан. - Все это хуйня. - Что значит- хуйня? А как же овчарки, мины, подкопы, вышки, смертники, пулеметы? - Галлюцинация целого поколения. - Но я видел eel Хотя...- тут я засомневался. - Берлинская стена - не меньший фантом, чем Гомер,- говорит капитан. Зовем в свидетели Габи. - Габи, помнишь берлинскую стену? - Еще бы! - обрадовалась она. - Я сама ее - кайлом! А после с девчонками пили яичный ликер на обломках! - Ну, иди! Что с тебя взять? - отмахивается капитан. Мы выходим с капитаном в звездную ночь, ищем на небе Млечный путь, нам хочется, как детям, прильнуть к нему, но попадается все какая-то мелочь: созвездие, очень похожее на теннисную ракетку, Южный крест. Сквозь розовомохнатые цветы эвкалиптов виден Марс, лампой стекающий в океан. - Не туда заплыли, - говорит капитан. -Пошли спать. Утро вечера мудренее. Наутро мы говорим о немецких картофельных салатах, о польском грибном супе в Сочельник, о цветах под названием райские птицы, о латентной любви французских авангардистских художников к полиции, о понятии "говно" в немецкой культуре. - А как поживает ваш салат культур? - смеется капитан. Внезапно мы оба видим огромную ярко-зеленую лягушку в черную крапинку. Она сидит на болоте, обвитом настурцией, и не квакает. - Раз с делегацией мелких советских писателей я прибыл в Восточный Берлин, начинаю я свою одиссею. - Советские писатели! - восклицает капитан. - Большие люди! Интересное явление! Он любит все необыкновенное. Мы говорим с ним об утренней эрекции. - Поэзия, - говорит капитан. - Не правда ли, утренняя эрекция - это то маленькое чудо, на которое способен всякий настоящий мужчина? - Главное чувство Европы - серьезность, -говорю я. - Тихие толпы людей на прогулке в Париже, Лондоне, Милане, Барселоне охвачены геометрически четкими параметрами самоуважения. - Я зримо представил себе сейчас эти города, - взволнованно говорит капитан. - Как же много в мире всего понастроено! - Русский бьется всю жизнь, чтобы начать самого себя уважать. Но куда там, если нет у него гоеметрии! - Да-да, - смеется капитан, - несерьезный народ. А тут, в Европе, даже смех серьезный довесок к местной серьезности. - А вы за кого? - вкрадчиво спрашиваю я. - Я-то? - смущается капитан. - Да, вы знаете, за судоходство. Разговор неожиданно прерывается, слышатся выстрелы, старики расстреливают шпионов. - Старики - любимые дети в моем саду, -говорит капитан. - Я особенно проработал понятие "старость". Ну, чего тебе? - говорит он запыхавшемуся помощнику. - Пора ужинать, - говорит помощник. - Вечно ты, парень, некстати,- добродушно ворчит капитан.