Виктор Ерофеев - Пять рек жизни

ОТ ГАНГА ДО НЕБА БЛИЖЕ, ЧЕМ ОТ БЕРЛИНА ДО МОСКВЫ

БАНАН

Я - человек беспафосный. Я знаю, что мост леденеет первым. Что же тогда я делаю в Индии, если у каждого индуса вместо сердца - пламен-ный Тадж-Махал? - Ищу Тадж-Махал. Всем миром возводим мавзолей любви. Весь кич мира стекается в Тадж-Махал. Есть ряд основных состояний, когда мудрость неотличима от тупости. Не найти Тадж-Махал в Агре, городе Тадж-Махала, все равно, что не увидеть Кремль в Москве. Но индийская не-сознанка - не стиль существования, как у русского придурка, а пожизненная сущность. - Что это у тебя? - спросил я уличного торговца фруктами, тыча в незнакомый мне плод. - Банан. - А это? - Банан! - А вон то? - Банан! - А вон там? -Где? - Над городом! - Банан, сэр! - Какой, блин, банан?! Это же Тадж-Махал!

ЛЮБОВНИК

Индусы - заводные игрушки. Красные жестяные божьи коровки. Жестяные крылья. Пружинки ржавые. Голова - жестяной барабан. - Когда с индусом занимаешься любовью, -смущаясь, рассказывала мне в Дели (я только что прилетел) Нана, старшая сестра моей немецкой переводчицы, - он весь скрипит, его хочется смазать постным маслом. Она подошла ко мне, напоила виски. - Боже, - сказала, - как надоел этот скрип!

СЛАДКАЯ ЛОВУШКА

Индия - сладкая ловушка. В Индии времени нет. Поезда в Индии ходят по звездному календарю, раз в миллион лет. Самолеты летают с точностью метеорита. Можно долго ехать назад, постепенно впадая в детство: там встретится страна слонов, обезьян. Задребезжит на ветру похоронным венком пальма. Из нее вылетит разноцветная птица с кредитной карточки ВИЗА. Встанет верблюд с бессмысленно гордой мордой. Из ребенка вырастет колониалист в английском пробковом шлеме. Индия, скажет он, страна проникающей пыли. Из задницы, скажет он, в Индии хлещет жижа. Вечная жижа из вечной задницы. Вода-отрава. Болезни-неизлечимы. Брезгливость - негласный пароль. Из колониалиста, как из лопуха, произрастает сестра милосердия. Она устроит в Калькутте приют для умирающих на сорок коек. Оденет сорок умирающих в синие пижамы. Попутно получит Нобелевскую премию, и выяснится главное различие. Никто не любит умирать. Но у индусов есть секретное оружие. Реинкарнация мощнее ядерной бомбы. Индусы сбрасывают телесную оболочку, как манекенщицы - платье. Их ждет новая примерка. Смешные люди! Они смотрят на европейцев снизу вверх. Они им завидуют. Хотят быть такими же высокими, мечтают о белой коже. Нет-нет, это не колониальные предрассудки. Они утверждают, что они, арийцы, пришли когда-то в Индию с Севера белыми, а тут безнадежно, навсегда загорели. Расисты микроскопических различий, они ввели не только касты, но и кожное цветоделение. Страна распалась на чуть-чуть более светлых и чуть-чуть более темных, и никогда индус не выдаст дочь замуж за более смуглого жениха без веских на то оснований. А европейцы, проснувшись однажды ночью в холодном поту, бросаются в Индию, в грязь, в нищету с единственной целью. Возьмите мой рост, заберите белую кожу - только лишите страха смерти! Выдайте визу в бессмертие! Как проехать в Индию? Наверх! Дайте лестницу! Пропустите меня на небо! Там начинается святая река Ганг. Туда мне и надо.

ГИМАЛАИ

Дорожные знаки в Гималаях полны назидательности. Полиция делает вид, что реинкарнация ее не касается, и готова спасать жизни сочинительством полицейских куплетов: The road is hilly, Don't drive silly. Однако индийский водитель верит в вечность больше, чем в дорожные знаки, и нет ничего более страшного, чем путешествовать в Гималаях на автомобиле. Дороги узки и неверны. Защитные столбики не предусмотрены. Колеса то и дело срываются в пропасть. Обгоны на повороте - общее место, лобовое столкновение - особый шик. Вдруг вылетает дракон в виде автобуса без тормозов, с выбитыми стеклами, миндалевидными глазами. Промеж глаз надпись: India is great. Индус в полете полон адреналина. В пропасти много автожелеза. Одно утешение: пропасть красива. Скажу даже больше: Гималаи зимой - это и есть выпадение в красоту. Редкая сосна ниже Эйфелевой башни. Горы горят, как петухи. Гималаи зимой - это такая нежность природы к тебе, что невольно оглянешься: не обозналась ли? Но, не найдя в тучах орденоносного близнеца, вступаешь в безмятежное чувство собственного несовершенства и благодарности. До истоков Ганга я не доехал. На повороте стояли солдаты с палками и чайниками вместо ружей. Похожие на обмороженных дровосеков, они объявили, что выше в горах дорога завалена снегом. От скуки горной армейской жизни они сделались гостеприимны и, напоив чаем с молоком, уже были готовы ради меня и забавы отдать по-быстрому свои жизни, но в Гималаях у их гостя нет врагов. Тогда солдаты отвели меня, тоже по-быстрому, в свой походный храм, где барачный Христос с красной точкой на лбу христосовался с барачным Буддой на глазах у всех прочих барачных богов. Дом высокой терпимости. Коммуналка образцового духа. - Подселите? - Давай, - по-простому решили барачные боги. Я пошел подселяться. На ветру трепетали треугольники религиозных флажков. На высоте трех тысяч метров Индия растворяется в воздухе, на фоне снежников и сосулек в страну поднебесья, и местные крестьянки, в полном согласии с этим, надели тибетские наряды, корзины с хворостом, сильные украшения. Я повернул назад в долину, на глазах у дровосеков, превращаясь в паломника с бусами в бледно-розовой рвани, русского сад-ху особого, еще не понятного мне самому назначения.