Земовит Щерек - Татуировка с тризубом

— Ты что, с западной Украины? — спросила зато она, слыша мой акцент. При этом она даже не старалась маскировать неодобрительного своего отношения.

Какой-то паренек, который ел пирожное за столиком, поднял на меня взгляд, словно бы поднимал палку с земли.

— Хуже, — ответил я. — Из Польши.

Та покачала головой с презрением, соединенным с сожалением. Паренек сделал то же самое. И так ничего, ведь могло быть и хуже: когда я однажды в Мариуполе сказал пожилой женщине, случайно ехавшей со мной в такси, что я поляк, та поглядела на меня с испугом. И я ужасно перепугался, как бы ее удар не хватил.

На Ютубе есть ролики, на которых видно, как в Краматорск входят военные транспортеры, а на них — украинские военные. В полном обмундировании, в черных масках на лицах. На дворе стоит весна, зелень, донбасские асфальт и бетон нагреты солнцем, в воздухе лениво летает пыльца. Видно, как люди, обычные прохожие, подходят к транспортерам и ругают украинцев. Слово "Украина" в их устах звучит как проклятие. Они кричат, чтобы эти брали своего Бандеру и валили домой, называют солдат фашистами. Под конец они кричат: "Донбасс, Донбасс" и с этим своим кличем "Донбасс, Донбасс" идут вперед. Военные все время молчат, в этих своих черных масках, безличные; они заскакивают на свои машины и уезжают. "Слава Донбассу!" — кричит им вослед толпа.

Тогда еще в Краматорске на площади стоял Ленин. Его не валили, чтобы не перегибать палку, чтобы не раздражать местных. Не все сразу. Спокойно. Пока же, чтобы сделать его смешным, Ленину покрасили брючины в желто-синий цвет. Точно так же выкрасили и пьедестал памятника. А уже на этом желто-синем пьедестале кто-то нацарапал "Слава ДНР". А под этой надписью лежала свежая алая роза.

Несмотря на все это, Краматорск был на удивление приятным городом. Жилые дома вокруг центральной площади даже пытались довольно бесцеремонно притворяться, будто бы в них имеется нечто старинное, достойное, мещанское. Да и сама площадь пыталась изображать из себя рынок с ратушей посредине. То тут, то там были видны следы от пуль, но выглядело так, что на Краматорске все последние события заживали, как на собаке.

По вечерам все сидели в большой пиццерии неподалеку от гостиницы. Как будто бы ничего и не было. Каждый день людей в пиццерии было полно В лицах официантов был виден достойный профессионализм, они двоились и троились. Под пиццу брали пиво и графинчики с водкой. Иногда их брали и без пиццы. Внутри курить было нельзя, так что все дымили перед заведением. В своих тоненьких и модных свитерках все ужасно мерзли. Парни топали по льду своими мокасинами, надетыми на тоненькие носки; девушки — лодочками. Возле пиццерии росли какие-то хвойные деревца, идти нужно было слегка под горку. С этим снегом и льдом, с этими хвойными деревцами и горками — этот кусочек Краматорска ассоциировался с каким-то горным курортом. Самая удивительная на свете ассоциация. Краматорск — горный курорт! Но так было. Подвыпившие люди выходили из пиццерии и съезжали на ногах вниз, на улицу.

В Славянске был мороз, и патрулирующие город милиционеры носили зимние шапки. Но в частном порядке, не официально: у одного на голове был "адидас", у другого — поддельная "пума". Милиционеров было двое, и они были очень молодыми. Эти говорили, что им не известно, что здесь происходило в то время, когда при власти в городе были сепаратисты. Сами они были тогда в районе, пояснял они. Какие-то были у них задания. Свои дела. Все это они говорили с очень серьезными минами, на которых ни один мускул не шевельнулся. И хорошо, что шевельнулся, ведь лично я ни на секунду не собирался оценивать их правдивость.

Сейчас, говорили они, сейчас все поменялось. Есть новое начальство. Милиционеры приехали с западной Украины. Это поддержка. И что, спрашивал я, какие у вас с ними отношения? Они поглядели один на другого и засмеялись.

— Хорошие, — ответили. — Хорошие отношения.

В отбитом у сепаратистов Славянске тоже долгое время не осмеливались коснуться Ленина. В основном, его унижали. На шее повесили табличку с надписью "Я убил два миллиона жизней". Выглядел он, будто стоял у позорного столба, или словно повешенные на старых снимках, которым на шеи вешали таблички с надписью "шпион", "диверсант" или "вор". А у подножия памятника, словно мать у виселицы сына, стояла пожилая женщина.

— У нас отбирают историю! — завыла она, подходя ко мне и хватая за рукав куртки. — Целые поколения с грязью смешивают? Как они это хотят сделать? — спрашивала она с отчаянием в голосе, я же не был в состоянии определить, было это отчаяние наигранным или реальным. — Ленин, — выкрикнула она через какое-то время, — это был самый лучший человек, который ходил по земле! Даже когда расстреляли царскую семью, так он плакал!