Земовит Щерек - Татуировка с тризубом

— Но погодите, это как, сейчас? — Он был по-настоящему изумлен. — Ну, когда-то, это понятно. Но сейчас? Сейчас-то ведь уже лучше. Сейчас это… э…

— Лучше… — отшатнулся я. — Ну, немного оно да, но все так же… ведь Олелько, ведь Попель, ведь Эгон Альт… ведь вся эта невозможность укорениться в… Эта жизнь в вечном несогласии с…

— А знаете что, — развалился тот на стуле. — Когда я возвращаюсь на Украину, допустим, из Германии, Австрии, да откуда угодно, то обычно приезжаю на львовский вокзал. И вот там имеется одно такое заведение, если выходить с перронов, то справа — туалеты, прямо — зал для VIP-пассажиров, а вот слева, за банкоматами, как раз то вот заведение. И я всегда туда захожу. Заведение ужасное. Сразу же в нос бьет запах всей этой нездоровой еды; но я захожу, присаживаюсь и заказываю себе коньяк и кофе. Именно там я пью свой первый украинский кофе и запиваю коньяком. И смотрю на все это. Привыкаю, — вот что он мне сказал.

А что еще должен был он сказать.

Во Львове, потому что, когда ездишь по западной Украине, то всегда, хочешь или не хочешь, возвращаешься во Львов, я пошел в то самое заведение, о котором рассказывал Андрухович. Справа — туалеты, слева — банкоматы, а вот за банкоматами — действительно: смрад паршивой жратвы и перегорелого, старого масла. Я пошел, заказал кофе и коньяк. Вот где он, размышлял я, садится, если все столики завалены людьми, лопающими подогретый борщ и котлеты.

— Можно? — спросил я у какой-то могучего, налитого загривка, который запихивался шашлыком. Тот поглядел на меня разочарованно, неприязненно, но эта неприязнь не была такой уж невыносимой, и что-то буркнул. В одинаковой мере это могло быть и "иди нахуй", и "можно", только выбор у меня был не особенно большой, пришлось предположить, Ю что это — "можно", ведь глупо было бы просто уйти..

Короче, уселся я за столиком и глядел. Загривок съел свой шашлык и ушел, а я глядел. На уставшую барменшу за стойкой, на какую-то молодую парочку с громадными сумками, делящуюся борщом и пивом, на каких-то поляков в горных ботинках, которые вошли, сморщили носы и ушли; на старичка, который вошел, поглядел на цены, затем долго еще к ним приглядывался, после чего тоже вышел; на какого-то паренька в тренировочном костюме, который заказал борщ, получил, попробовал, очень вежливо заметил, что тот холодный, так что борщ у него забрали, подогрели посильнее, отдали, и паренек очень культурно за это поблагодарил и съел. А потом вошли милиционеры. Странно как-то вошли, не вполне понятно — зачем. Вошли, и вроде бы смотрел, чего тут имеется поесть, но вообще-то как-то странно глядели на людей. Что так они вроде как проголодались, чего-то бы и поели, только на самом деле они кого-то разыскивают. Выглядели они при этом словно ни на что не способные шпионы из ситкомов, так что люди, поедающие свои шницели, картошку, шашлыки и борщи начали пофыркивать.

Мусоров это немного обидело, и они ушли.

Вообще-то говоря, мне было сложно представить революцию во Львове. Во Львове? Ведь здесь по кафе только сплетни разносят, а не революцию делают. Такой вот стереотип. Что ничего тут нет, одни только кафешки, кофе, пиво по вечерам, какая-то водочка, ужин. Театр, концерт. Культура — не война. Какой еще театр? Какой концерт? Какое кино? Кинотеатров — как кот наплакал, фильмов еще меньше. Какой-то кинотеатр имеется в центре города, к тому же, в том же самом здании, что и военное учреждение, так что сразу же после входа в двери в глаза бьет снимок президента государства и главнокомандующих вооруженных сил, и у всех такие серьезные лица, и в глазах у них бремя ответственности за страну, и тебе тут же делается как-то глупо, что ты хочешь идти смотреть какой-то там фильм, терять время, в то время как они здесь так серьезно висят, а рядом — государственный герб, какие-то занавеси, словно на школьной линейке, ведь государственная символика не может обойтись без драпировки, что же это за государство без драпировки.

Другой кинотеатр, не рекламируемый как студийный, "затерянный в путанице узеньких улочек старого города, а только обычный, коммерческий кинотеатр в торговом комплексе King Cross в предместьях. Туда едешь ночью, ну да, сквозь черную украинскую ночь, заходишь в комплекс через стеклянную дверь, включаешься в кругооборот мирового капитализма, ведь в этом комплексе-галерее, понятное дело, точно так же, как и во всех остальных торговых комплексах Европы, да, скорее всего, и в мире. Когда-нибудь, думаешь ты себе, в будущем туристы станут посещать древние торговые комплексы-галереи точно так же, как сейчас посещают старые города, ведь это же точно то же, вот только, думаешь ты, а что они там будут осматривать? Может, таблички: "бутик с обувью, начало XXI века", манекены, изображающих посетителей, одетые в народные костюмы типа "восточная Европа", конец одного тысячелетия — начало другого. Или же мужские тренировочные костюмы, какие-то мокасины, кожаный пиджак и кожаный головной убор (и неважно, что и одно, и другое из искусственной кожи), вечернее дамское платье, потому что у творцов этого скансена из будущего торговая галерея попутается с галереей изобразительного искусства, и все у них смешается, и они не будут знать, что есть что, и, не желая переживать "определенные неудачи", они не станут рисковать и оденут дам — на всякий случай — в вечерний туалет, чтобы никто ничего не сказал, и чтобы не было неудач. Вот что еще, размышляешь ты, может быть в такой галерее — ресторан с суши, первая половина XXI века. На табличке надпись, что в эти времена в восточной Европе имел место апокалипсис и полнейшее отсутствие веры в то, будто бы восточные европейцы сами в состоянии выдумать нечто осмысленное, так что пришлось обратиться к другим, сформированным культурам, чтобы черпать от них образцы, чтобы, хотя бы на миг, хотя бы поедая суши в заведении, притворяющемся японским, почувствовать, что имеешь дело с чем-то таким, что обладает формой, в связи с чем, его можно не стыдиться. Вот как раз в таких местах львовские кинотеатры и находятся. То есть — ничего особенного, как везде.