Земовит Щерек - Татуировка с тризубом

Рестораны, которых тогда, через декаду после упадка СССР, было всего ничего, выглядели словно фабричные столовки, с жужжащими в жаркой тишине мухами, с официантками в голубых халатах, с официантами, отличавшимися фальшивой и подозрительной элегантностью, со счетами за соль и перец и ожиданием долгими, спокойными часами мелких тарелок с картошкой и мясом или глубоких тарелок с солянкой, бульоном или с густым, забеленным борщом.

Официанты и официантки выходили перекурить перед заведением, они выходили на старую львовскую брусчатку, хотя курить можно было и в средине, но они выходили и глядели на то, как умирает мир. Как он умирает и не находит еще новой энергии, чтобы построить что-то новое. И даже, говоря честно, идеи хотя бы на что-нибудь.

Тогда же, как, впрочем, и всегда, во Львове не любили советскости, хотя весь Львов был этой советскостью пропитан до мозга костей. А собственно, именно поэтому.

На Жолкевской, по-моему, был парикмахер. Пожилой тип в белом халате, высокий, худой, сгорбленный. Со своими ножницами в руке он походил на богомола. По крайней мере, именно таким я его запомнил. Брал он очень дешево, так что иногда я ходил к нему. Я садился в коричневое кресло, похожее на автобусное сидение, и вдыхал запах одеколона, кремов для бритья, парикмахерского мыла, глядел на все эти его кисточки для нанесения пены, на зеркало, в которое спокойно и неспешно вступала патина, на иконы на стенках, до половины покрашенных эмульсионной краской, а выше — побеленных, он же запускал свои лапки богомола с ножницами, как будто запускал электропилу, и начинал рассказывать про москалей.

Он рассказывал, что как-то раз приехали к нему москали, и вот они не знали, как пить чай в пакетиках. Липтон. Они осматривали эти пакетики, обнюхивали, и никак не могли придумать, для чего же те служат. Ну а он, такой скорый на придумки, вкрутил им, что это нужно взять в рот и запивать, глоточек за глоточком, крутым кипятком. И вот эти москали сидели, хлебали горячую воду, а из ртов у них свисали на ниточках картонки с надписью "Липтон". Или же, рассказывал, приехали к нему москали и увидели, что брюки у него со стрелочкой. И начали они страшно удивляться, это же как такое возможно, что только гляньте — поглядите, такое чудо, и начали щупать и проверять, нет ли там в средине проволочки. А я как-то спросил, почему это москали так часто к нему приезжают, раз он их так не любит, а парикмахер, чуточку подумав, что москали никогда не спрашивают, любит их кто-то или нет, а только берут и приезжают. Только что не было москаля — раз, и есть москаль. На это замечание расхохотались уже все, ожидающие в очереди на стрижку, сидящие на школьных стульчиках. За окном скрипел на выпирающих с улицы рельсах советский трамвай с рекламой пива "Черниговское" на ржавеющих бортах.

Советскость вторглась во Львов эффектно, с гиком. На танках и с ППШ в руках, но на львовян это произвело впечатление. Понятное дело, что в те времена Львов был, в основном, польско-еврейским, но украинцы здесь тоже жили, тоже все это видели, и память украинцев об этом вторжении не слишком отличается от памяти поляков. В сумме это довольно-таки несложная память о нашествии варваров. Относительно недавно на львовском рынке по случаю годовщины входа советских войск была организована выставка фотографий. Из нее следовало, что закончилась эпоха шляп, котелков и хороших манер. Что пришел москаль, неуч в сапагах , и растоптал старую, тонкую львовскую культуру. Растоптал тонкостенный фарфор чашечек в кафе и хрустальные рюмки, в которых подавали наилучшие водки Бачевского. Что началась уравниловка вниз, проводимая незрелыми простаками. Собственно говоря: ментально беспризорными детьми. Все это полностью покрывается с воспоминаниями львовских поляков, из которых, похоже, наиболее известен текст Каролины Лянцкороньской. Графини.

Утро после ночи, в ходе которой советская армия вошла во Львов, графиня Лянцкороньская вспоминает так:

"Утром я вышла за покупками. Небольшими группками по улицам крутились солдаты Красной Армии, которая уже несколько часов была в городе. "Пролетариат" и пальцем не пошевелил, чтобы выйти их приветствовать. Сами большевики никак не были похожи на радостных или гордых победителей. Мы видели плохо обмундированных людей, с землистой кожей, явно обеспокоенных, почти что испуганных. Они были как будто бы осторожными и ужасно удивленными. Надолго они останавливались перед витринами, в которых были видны остатки товаров. Только лишь дня через два стали они заходить в магазины. Вот там бывали очень даже оживлены. В моем присутствии офицер покупал погремушку. Он прикладывал ее к уху товарища, а когда та трещала, оба подпрыгивали с радостными окриками. В конце концов, они приобрели игрушку и вышли совершенно счастливые. Остолбеневший владелец магазина, минуту помолчав, обратился ко мне и беспомощно спросил: