Илья Крупник - Струна [сборник]

Олег Петрович побагровел и выпил молча.

– Когда-то в доме этом, – уже добродушно кивнул Кирилл Афанасьевич, несколько пожевав губами, словно закусывая водку, – давным-давно была тюрьма уездная. Потом, знаете, перестроили, перегородили, все двери новые, окна сделали венецианские. А я-то помню ве-ли-ко-леп-но, как заходили с мешочком старые нищие. Заходили! Постучится, бывало, оглядит комнату: «Батюшка, а в этой камере я сидел». – И Кирилл Афанасьевич захихикал, захихикал очень противно, моргая от смеха и слез. – Понимаете?!

«Старый шут, – брезгливо понял наконец Олег Петрович. – Надо уматывать поскорей. Что за бред…» – И, принужденно пожав плечами, отодвинул пустой стаканчик.

– А я, знаете, из деревни родом, – усмехаясь, пояснил, раздумывая, Кирилл Афанасьевич непонятно к чему, постукивая опорожненным своим стаканом. – Я ведь высшую мою математику потом изучал, я все, знаете, ну абсолютно все пережил!

Да-да. Я ж первого поколения интеллигент, не верите? А я еще на альфрейной работе в Петербурге преуспел. Как?…

«Все. Надо домой уходить», – подумал Олег Петрович.

– Это с механизмами что-то, кажется?

– С механизмами, – захихикал от удовольствия Кирилл Афанасьевич, откидываясь на стуле, – с механизмами… Это стенная роспись церквей. – И, веселясь, похлопал себя по колену ладошкой. – У меня, знаете, и предприниматель был знаменитейший – Фома Родионыч Рольян! Молдаванин, черный такой, как уголь, но элегантен! Ох, до чего элегантен, – замотал он головой. – Необыкновенно! А мы?… – подмигнул он Олегу Петровичу. – Мы разве хуже? Мы в ногу с веком! Вот закройте, вы закройте глаза, вообразите. Бархатная черная шляпа! Перчатки тонкие у меня! Тросточка! Часы на цепке – часы швейцарские. И барышни вокруг – у-ух! А книжки? – Пожалуйста, прошу вас самые первые: «Приятный тон» и «Жизнь Христа» Ренана… Тс-с-с, – вдруг прошептал он, бледнея, выпрямляясь. – Вы слышите?! – прошептал он и обернулся.

«Сумасшедший», – похолодел Олег Петрович и тоже стремительно посмотрел туда, в углы, но не было там, конечно, никого… Справа на стенке был натюрморт с арбузом, очень плохой: рассыпался этот арбуз нарезанный, совсем переспелый, прямо куски из него вываливались, бело-розовые, грубые, мятые треугольники. А слева были картинки маленькие, три штуки – цветы не цветы, не понять.

– Простите, – пробормотал Кирилл Афанасьевич. – Я… – провел по лицу ладонью. – Вы не подумайте, что я ненормальный. – И снова, разлив по стаканам, выпил. – Вы слыхали когда-нибудь, молодой человек, вы, молодые люди, надежда мира, – сказал он медленно, наклоняясь через стол, – вы когда-нибудь думали, что отличает человека от животного на двух ногах?! А? Что такое «совесть»? – передразнил он явно кого-то. – «Стойкость духа»? Вы не думали, конечно? А вот у нас, в нашем проклятом доме, тридцать лет, представляете, тридцать лет существовал и существует… Нет, нет! – замахал он рукой. – Я вам попробую издалека. Вот я, к примеру, все отряхнул, все прошлое, я и сам боролся.

– С кем боролся?

– С Богом, с кем же еще. Я, знаете, шел всегда…

– В ногу с веком, – кивнул Олег Петрович.

– М-гу, – согласился рассеянно Кирилл Афанасьевич и вдруг сощурился. – У вас скептицизм модный?

– Не скептицизм, – пробормотал Олег Петрович («Господи, что тебе надо?»). – Кирилл Афанасьевич, простите, не сердитесь, это вон там цветы или не цветы слева?

– Как?

– Вот это, говорю, цветы или не цветы, я не понимаю.

– А… – обернулся Кирилл Афанасьевич к картинкам. – Это так. Это просто узоры на стеклах от мороза, просто узоры перерисовывал… А что?

– По-моему, здорово, – обрадовался Олег Петрович совершенно искренне и, отодвинув стул, обогнув Кирилла Афанасьевича, подошел поскорей к стене. Однако это действительно было стоящее: великолепные, стрельчатые, написанные масляными красками узоры на синих листах. И справа подписи как положено в уголочках: «Усть-Вымь, 49 г.».

– Так и называется?…

– М-гу. Усть-Вымь, – подтвердил Кирилл Афанасьевич. – Это в Республике Коми. Ночью, видите, когда свет от фонаря снаружи в стекла?

– Представляю, – кивнул Олег Петрович, – представляю. – И поглядел опять. – Очень хорошо.

У Кирилла Афанасьевича зашевелились брови и пошевелилась бородка, он исподлобья быстро посмотрел на Олега Петровича и – поверил.

– Если хотите, я вам еще покажу, пожалуйста. – Перегнулся к тумбочке, вытащил из какого-то хаоса картонную папку и, засопев, положил ее на стол, наконец развязал тесемки. – Поглядите.