Татьяна Соколова - Хождения Черепашки

Черепанов не понимал, откуда в нем это упрямство, зачем ему все это. Случались мгновения, когда он жалел о своей прежней жизни без особых хлопот и проблем, хотелось выбросить Зинаиде Андреевне бумаги на Мищенко и уехать в Кнутовку. Наверно, поэтому он однажды, задумавшись и насупясь, пошел после работы не к дому, а через реку, в старый город.

Старый город Юрий Алексеевич любил, хотя бывал в нем редко, вся его жизнь и работа протекали в новом, где его знали, здоровались с ним и тут же отводили глаза. А старый город притягивал, его кривые улочки, осевшие от времени дома, древний собор на холме, который высок, но не угнетает, плывет себе в недостижимой вышине. Здесь было невозможно разобрать, отчего при виде него люди останавливаются, старухи и ребятишки разглядывают его чуть не раскрыв рты. Хотя можно было предположить, что их привлекает его горбатая внешность, но можно было и другое: в деревнях разглядывают каждого незнакомого человека, а старый город и был большой деревней, и каждую его улочку можно было представить родной Кнутовкой.

Брел и брел себе Черепанов, минуя одну за другой немощеные улицы. Был он в эти минуты особенно горбат и неуклюж, ноги его спотыкались о запекшуюся весеннюю грязь, брел, себя не ощущая, не беспокоясь от пристальных взглядов то тут, то там сидящих на лавочках жителей. Он и забыл, кто он есть на самом деле, да и никогда этого не знал, теперь вовсе, душа покинула его, устав от его упрямства, витала между маленьких, с подслеповатыми, а зачастую и вросшими в землю окошками, домов, больших огородов, окруженных осевшими плетнями, нежилась на просторном приволье, среди тишины, на мягкой траве, светящейся желтыми комочками гусиных выводков.

— Эй! Ищешь кого? — услышал он голос сбоку, когда уже миновал его, оглянулся и пошел в сторону женщины, сидевшей на лавочке у одного из скособоченных домов.

— Что вы сказали? — Юрий Алексеевич остановился неподалеку и разглядел, что женщина еще молода, хоть лицо ее и в морщинах, вспомнил Клавдию Васильевну, ее гладкий лоб и щеки и чуть заметно спускающуюся с подбородка и скул кожу.

— Глухой, че ли! — Женщина рассмеялась, показав ряд крупных металлических зубов, и это нисколько не испортило ее, так открыта и добра была улыбка.

— Да нет. — Черепанов запросто опустился рядом с ней на лавку. — Хорошо у вас тут.

— Уж как хорошо. — Женщина опять засмеялась, поправив на голове платок с торчащими на затылке концами. — Избы заваливаются, строиться не велят. Не город, говорят, памятник старины.

— Да-да. — Черепанов кивнул, не зная, о чем еще говорить с ней, помолчать ему хотелось, почувствовал вдруг, что устал.

— Может, и правда, хорошо, — задумчиво сказала женщина. — Чего нет, то и ценишь. Я вот всю жизнь загадывала полон дом ребятишек, а двоих принесла и хватит. Теперь на лето к матери спровадила и тоскую. Хорошо. В избе прибралась, никто ниче не стронет. Гераньки, вишь, на окне у меня?

Юрий Алексеевич обернулся, он уже забыл, как это можно подойти вот так и просто разговориться с человеком и жизнь ему свою рассказать.

— Что ты, хорошо, — продолжала женщина. — Никто гераньки мои в окно не высвистает, и меня заодно. — Она рассмеялась, но как-то горько. — Выгнала своего алкаша, и все, отмаялась. Тебя как звать-то?

— Черепашка, — машинально ответил Юрий Алексеевич.

— Че-о? — Женщина засмеялась. — Фамилия такая чудная, что ль?

— А? — очнулся Черепанов и тоже всхохотнул. — Фамилия. Юрием Алексеевичем звать.

— Да ну тебя! Юрием, значит. А я Валентина. Будем знакомы. — И женщина протянула Черепанову большую и твердую ладонь.

Юрий Алексеевич засмущался, почувствовав, как узка и холодна его рука, захотелось сказать женщине что-то приятное, успокоить:

— Это ничего. Наладится у вас все. Теперь против алкоголизма вон какая борьба.

— Борьба! — Женщина вдруг рассердилась. — Да пошли-ка они с этой борьбой! Когда уж тут, — она стукнула себя в грудь, — все отравлено. Он в последнее время вовсе сдурел, выкупит на мои и свои талоны, выжрет все в одни сутки, подыхает дня три, потом в доме все перевернет и уйдет. И че ты думаешь? Развеселым возвращается.

— Да где же берет-то? — спросил Черепанов, чтоб только поддержать разговор.

— А черт его знает! Хвалился, что бывший начальник угощает. Врал, конечно. Он раньше-то начальника возил. Пока работал, с начальством этим и втянулся. Они на природе отдыхают, он машину караулит, а все остатки ему: на, мол, Генша, расслабься, всякой всячины приносил, еды этой. Да ну его к черту! — Валентина ударила рукой по лавке. — Отвязался и ладно. Я сдуру-то в милицию бегала, спрашивала. Вчера приходил какой-то: ищем, мол, его. Дак я его из избы поперла: сам, говорю, ищи и сам живи с ним. Чтоб он сдох!