Свен Лагер - Фосфор

Моя сестра старше меня. Иногда я торчу у нее, потому что она моя сестра, и мне кажется, для того она и нужна, чтобы время от времени я мог отдыхать у нее и валяться на ее жуткой мебели. В конце концов, мы же родственники. У нас ведь общие воспоминания, или по крайней мере похожие. Неприглядный и безутешный вид с балкона, пластинки, которые вечерами ставили наши родители, загаженный лифт, запах бензоколонки, мимо которой мы каждое утро проходили по дороге в школу. Не так уж это и мало.

Иногда я заглядываю к ней, и она говорит мне: «Привет», и впускает меня, и я сижу в ее гостиной и озираюсь по сторонам. Что думает моя сестра, спрашиваю я себя каждый раз? Что это за жизнь она ведет? Ведь я хочу знать, о чем она думает, с теми же воспоминаниями, что и у меня. Что вообще творится у нее в голове? Но с ней все по-другому. Она женщина. Она старше. Но она все же моя сестра. Она должна держаться за меня. Нас родила одна и та же мать. В наших жилах течет одна и та же кровь. Но это все пустое. Все это не в счет.

Я сижу перед ней, как перед любой другой женщиной, которой только что помог занести мебель в квартиру. За десять марок в час. Именно это я чувствую, когда восседаю на ее подушках, будто грузчик, решивший сделать перерыв и ожидающий чашечку чая, хотя с гораздо большим удовольствием выпил бы коку. Но коки у нее не водится, поэтому она готовит чай, а я сижу один в гостиной, и жду, и привычно удивляюсь ее мебели, которая выглядит как уцененка из третьесортного мебельного магазина, удивляюсь своей сестре, которая вечно орудует на кухне, и всего лишь для того, чтобы этот дурацкий чай оказался в чашках.

И вот она возвращается, неся две кружки, садится и спрашивает:

— Молоко, сахар?

Да, конечно, я всегда пью чай с молоком и с сахаром. Каждый раз. И когда я говорю, да, молока и сахара, она снова встает, и снова исчезает на кухне. Ничего не могу добавить. Я и так подолгу не засиживаюсь. Всякий раз ловлю себя на том, что вечно кладу перед собой сигареты, хотя курить в своем доме она мне и не позволяет.

Я подаюсь немного вперед и вижу под софой свалявшуюся пыль. Это большие хлопья, похожие на коконы моли, как будто у моли другого дела нет, кроме как склеивать пыль. И этих хлопьев очень много, и я думаю, странно, обычно она же такая чистюля. В каких облаках она витает? Ведь когда речь заходит о пыли, она едва не впадает в истерику. Главным образом потому, что и правда пребывает в уверенности, что моль усердно склеивает пыль, собирая ее в комья. Только вообразит себе, что пыль, которой она сама в глаза не видела, собирает кто-то другой, так сразу впадает в панику. Вот я и удивляюсь. Полно всяких комьев, под ее стандартной, неказистой софой. Я даже вроде как начинаю беспокоиться.

В принципе-то мне, конечно, плевать, сколько этих хлопьев под ее софой. Но почему сестра их не замечает? Кровь уже основательно прилила к моей голове, колотится в висках, но чуть дальше я вижу нечто, похожее на щетку для волос! Погребенная под толстым слоем пыли щетка для волос! Я в шоке. Надо же, оказывается, и такое возможно: находишь у кого-то, кого считал занудным обывателем, что-то необычное и тебя это шокирует.

Воображаю, как стошнит сестру, когда она обнаружит под софой щетку. А что, если кто-то уронил под ее софу сосиску? Если это сосиска, ее точно хватит удар. Так и вижу, как однажды, в один из вечеров она в очередной раз пригласила к себе коллег из издательства и прочих непримечательных личностей, и вот они бегают по квартире с маленькими тарелочками, и один из них наклоняется, потому что желает повнимательнее рассмотреть дурацкие каракули на клочке бумаги ручной выделки над софой. Вот он наклоняется вперед, и… Ой!!! Сосиска падает за софу и тут же закатывается в укрытие. Но он этого не замечает, потому что единственное, о чем он думает, она это сама нарисовала или купила, это что-то дорогое или самопал? И что вообще тут изображено? При этом он немножечко ковыряет в носу, а сосиска лежит себе на полу, понемногу плесневеет и покрывается пушком. А поскольку моя сестра, очевидно, под софу вообще больше не заглядывает, пушок и плесень разрастаются, и в конце концов сосиска начинает походить на щетку для волос.

Об этом я думаю в тот самый момент, когда возвращается сестра. А еще о том, что сосиска выглядит в точности как одна из тех пластмассовых щеток, забитых волосами, которые так часто лежат у людей в ванной перед зеркалом. И о том, что она, конечно же, сочтет таинственный предмет как раз такой щеткой и захочет ее оттуда извлечь. От этой мысли меня разбирает такой смех, что я падаю с софы, давлюсь и корчусь, держусь за живот, который уже начинает болеть. Сестрица стоит рядом, и я смотрю на нее сквозь стеклянный кофейный столик: вот она стоит, держит в каждой руке по чашке чая и пялится на меня как на эпилептика, будто назло решившего предаться своему послеполуденному припадку прямо у нее в гостиной.