Мартин Сутер: Лила, Лила

В зеркале над умывальником он осмотрел свое ухо. Место вокруг прокола покраснело и опухло. У него руки чесались вытащить сережку. Но ведь тогда, как он слыхал, дырочка зарастет.

Вернувшись в квартиру, Давид засыпал в кофеварку кофе, налил воды и поставил на газ. Потом принял душ в кабинке из алюминия и матового плексигласа, которую кто-то из давних жильцов установил на кухне.

Когда он вышел из душа, предохранительный клапан кофеварки плевался водяными брызгами, окрашивая пламя в желтый цвет. Он выключил газ, вытерся и снова надел халат. Взял из мойки чашку, сполоснул, налил кофе. В холодильнике нашелся початый пакет молока. Понюхав, Давид плеснул немного в чашку, отнес ее в комнату, поставил на ночной столик, включил музыку и снова забрался под одеяло. В этом удовольствии – выпить кофе в постели – Давид Керн отказывал себе с большой неохотой.

Радио было настроено на станцию, которая целый день транслировала музыку тропиков. Резкий контраст со здешним климатом: температуры около нуля, сплошная низкая облачность, сыпавшая то мелким дождем, то снежной крупой. Дни начинались, когда Давид еще крепко спал, и к тому времени, когда он выходил из дома, большей частью уже успевали закончиться.

Мелкими глотками прихлебывая кофе, он с тревогой размышлял о своем ухе. Может, сходить в то заведение, где ему делали пирсинг? Там наверняка знают, что надо предпринять в случае инфекции.

С лестницы донеслись тяжелые шаги – г-жа Хааг вернулась домой с покупками. Старушка лет семидесяти – хотя насчет возраста Давид мог и ошибаться, – имеет сына, на вид ненамного моложе ее, который изо дня в день ровно в четверть первого приходит обедать, а ровно в четверть второго уходит. Сын был холост и работал где-то поблизости, заведовал складом, как неоднократно говорила Давиду г-жа Хааг.

Давид встал, раздвинул занавески. К его удивлению, клочок неба за окном сиял голубизной. Не сказать чтобы очень уж яркой, но все-таки, поэтому Давид оделся и уже в начале двенадцатого стоял на Йоханнштрассе, унылой, серой улице, на которой он жил.

День выдался неожиданно погожий. Градусов на десять теплее, чем накануне; солнце блестело в мансардных окнах. Уже через несколько шагов Давиду пришлось расстегнуть молнию стеганой куртки.

Владелец продуктового магазинчика на Кабельштрассе соорудил у своих дверей лоток с рождественскими электрогирляндами. Затея невыгодная, в такую-то погоду. Давид зашел в магазин, купил сэндвич с сыром, развернул, еще не отойдя от прилавка, и начал есть.

Старьевщик, державший лавку во дворе соседнего дома, выставил у подворотни несколько образчиков своего товара и табличку со стрелкой и надписью: «Кладезь Годи». Давид последовал за указателем и зашел в лавку. Годи восседал в мягком кресле с ценником «80 франков!», читал «Бесплатную газету». Они давно знали друг друга, ведь значительную часть своей обстановки Давид приобрел именно у Годи.

– Вчера зима, сегодня весна – никакого здоровья не хватит! – простонал Годи.

Давид поддакнул, хотя в свои двадцать три года с такими проблемами не сталкивался.

Жуя бутерброд, он бродил – вернее, с трудом пробирался – по помещению, битком набитому мебелью, ящиками, бытовыми приборами, книгами, рамами для картин, фарфоровыми безделушками и прочим хламом. Уже несколько раз Давид сумел отыскать тут кое-что интересное для Тобиаса, своего работодателя и хозяина «Эскины».

Бар-салон «Эскина» открылся меньше года назад, но выглядел так, будто существовал всегда. Обставлен он был подержанной мебелью пятидесятых – шестидесятых годов. На искусственно состаренных стенах висели вещицы, купленные на блошиных рынках по всему миру и создававшие уютную интернациональную атмосферу.

Давид частенько находил у Годи то одно, то другое для «Эскины» и с выгодой для себя перепродавал Тобиасу. Например, колорированную альпийскую панораму, старенькую ботаническую таблицу с изображением разных видов пальм, неумелый, писанный маслом портрет индейского вождя.

На сей раз он не нашел ничего подходящего. Но когда вышел из лавки, увидел, что Годи вместе с каким-то толстяком разгружает старый фургончик-»фольксваген». Одна из вещиц – ночной столик с закругленными углами и желтой мраморной крышкой – привлекла его внимание.

– Сколько стоит? – поинтересовался он у Годи.

– Я пока не решил.

– Он еще мой. Арт-деко, – вмешался толстяк.

– Ерунда, а не арт-деко, – буркнул Годи.

– Крышка – натуральный мрамор, – гнул свое толстяк.