Роберт Менассе - Изгнание из ада

В общем, Виктор был продан, его место в поездке забронировано и оплачено.

Мать (католичка по рождению):

— По-моему, хорошо, что ты оплатил Виктору эту поездку в Израиль. Думаю, для него это будет важный опыт…

Отец (еврей):

— В Израиль? Мне казалось, они поедут в Рим. Израиль? Ты уверена?

Мать:

— Рим? Профессор вроде бы говорил насчет автобуса? Тогда, конечно, Рим. Сколько ты заплатил?

Отец:

— Тысячу.

Мать:

— И получил сдачу. Стало быть, наверняка Рим!

Наверняка Рим.

— Может, выпьем по чашечке кофе? — Отец.

Родители пошли в кафе «Кундман» наискосок от школы, но из-за множества прогульщиков, громко демонстрирующих ломку голоса, сбежали оттуда в кафе «Хуфнагль». Расположенное куда ближе эспрессо «Рох» отец, разумеется, проигнорировал. Выпили кофе, потом кампари.

— Не знаю, в чем дело — в тебе или в кофе, но у меня жуткое сердцебиение!

Потом они не спеша отправились по Ландштрассер-Хауптштрассе в сторону центра, неподалеку от мясного магазина Калаля уже шли под ручку. Через Ринг перебежали на красный, в обнимку, выбрасывая ноги вперед как танцоры танго, и поцеловались, когда опасность миновала. Обед в ресторане «Коранда» на площади Луэгерплац. Мать пила вино, расчувствовалась, накрыла ладонью лежавшую на столе руку бывшего мужа, чем он был очень раздосадован: зачем привлекать внимание? Он убрал свою руку со стола.

Она хотела взять стандартный обед, он — заказать блюдо по выбору.

— Послушай, — сказал он, — если ты закажешь стандартный обед, то получишь закуску, плохонькое горячее и десерт, ненужный, потому что будешь уже сыта. А я, заказав фаршированную телячью грудинку, получу превосходное горячее блюдо, которым они тут славятся, но без закуски и без десерта. Разнобой и отсутствие по-настоящему полного удовольствия для нас обоих. Мне бы пришлось смотреть, как ты ешь закуску и десерт, а за горячим ты бы расстроилась, увидев, что подали мне. И стала бы просить попробовать, снова и снова. Хорошенькое зрелище — ты то и дело тычешь вилкой в мою тарелку… Погоди!

Послушай! Я знаю, что говорю, знаю. Так бывало много раз. Предлагаю компромисс: каждый закажет суп и горячее и у тебя останется возможность взять десерт!

— По меню! Сколько это стоит! Стандартный обед с десертом намного дешевле!

— Ну и что? Я же тебя пригласил!

В восемнадцать часов Викторова мать приступила к работе в «Эспрессо-реаль», предшествующие часы она провела не в постели, на вопрос бывшего мужа, не стоит ли им попробовать начать сначала, ответила довольно грубо, не увидела или не захотела увидеть шанс снова забрать Виктора из интерната. Первому попавшемуся приставале в эспрессо бросила «говнюк», имея в виду бывшего мужа.

— Напаивает меня. Раздевает взглядом. Словно я ему девчонка из деревни. Строит из себя важную птицу. Подавай ему все самое лучшее, самое дорогое. А алиментов не добьешься. Попробуй заикнись — он и слышать не хочет. Давай не будем об алиментах, говорит, мне сейчас совсем другое представляется. Представляется ему, видите ли! А меня трясет от злости! Нет, ну надо же: я говорю «алименты», а он в ответ: я, мол, должна к нему вернуться! Он что, всерьез думает, будто я приму жалкие гроши, которые сейчас называются алиментами, под видом денег на хозяйство? И за это он опять будет каждый день получать горячий обед да еще и на уборщице сэкономит. Как бы не так! А вы немедленно уберите руку. Говнюк!

В итоге Виктор отправился в Рим.

Перед отъездом из Орвьето, когда садились в автобус, Хохбихлер придержал Виктора за плечо:

— Погоди немножко!

В общем, Виктор поднялся в салон последним, а когда хотел пройти к задним сиденьям, Хохбихлер снова остановил его.

— Сядешь вон там, — он кивнул на первый ряд, — подле меня. Нам надо поговорить.

Вопросы Хохбихлер задавал с видом заинтересованного и заботливого педагога. Хорошо ли Виктору в школе, а прежде всего в интернате? Скучает ли он по дому? Может, предпочел бы жить у матери? Сильно ли его занимает развод родителей и считает ли он, что они снова сойдутся? Чем конкретно занимается его отец и часто ли посещает религиозную общину? Виктор отвечал односложно: «Да… Терпимо!.. Не знаю». До чего же неприятная ситуация. Временами, когда сзади доносился смех, он с тоской оглядывался. Отчего ему нельзя сидеть с другими? Он все больше съеживался, ужимался и судорожно следил, чтобы вальяжно рассевшийся рядом Хохбихлер не прикасался к нему — ни бедром к бедру, ни плечом к плечу, ни рукой к колену. А как его мать говорит об отце сейчас, после пережитого в таком вот смешанном браке?