Роберт Менассе: Изгнание из ада

— Пожалуйста, не надо! Вон там сидит профессор Шпацирер!

— Нет!

— Да!

— Правда! Он самый! А кто это с ним, обнимает его за плечи? Не Рехак ли?

— Она! — тихо сказала Хильдегунда. — Госпожа профессор Рехак, Ехидна!

В баре царила кромешная тьма, приглушенный свет тускло озарял темно-красный плюш уютных отсеков. «Эдем» — сплошь темно-красное. В глубине помещения ничего толком не разглядишь.

— Два бокала шампанского? — спросила барменша.

Виктор безвольно кивнул.

И среди этого мрачного багрянца, между стойкой и танцполом, в центральном отсеке, точно лампион, сияла красная щекастая физиономия профессора Шпацирера, а рядом — крашеная рыжая прическа Ехидны. Внезапно лампион словно бы вырос в размерах, разгорелся ярче, огонь прожег маску, проел дыру в бумаге, нет, рот сделался большим, широким, белым, Шпацирер смеялся, да как — веселым, счастливым смехом, приглашая всех присоединиться! Он вскинул руку вверх, замахал — заметил Виктора и Хильдегунду. Идите сюда, садитесь с нами! Словно подчиняясь дистанционному управлению, они взяли свои бокалы с шампанским, переглянулись, пожали плечами и пошли к плюшевому гроту. Труда Рехак чуть отодвинулась от Шпацирера.

— Мы как раз отмечаем этот чрезвычайно интересный и поучительный вечер! — сказал Шпацирер. — Хотите шампанского? Ах, у вас еще есть! Что ж, в следующий раз угощаю всех! — Шпацирер демонстрировал бесшабашную веселость, которая казалась Виктору и возмутительной, и образцовой. — Есть хотите? Нам ведь не удалось закусить. Угощайтесь! Или вы все же поели в «Тельце»? Хотя икру можно есть когда угодно, в том числе и после ужина, а уж когда что-нибудь празднуешь — тем паче! Мы ведь празднуем, верно? Четверть века! Отмечено галочкой, подделано и все же несущественно, а? Ваше здоровье!

— Генрих!

— Это что же — пример гуманитарного или гуманного, профессор Шпацирер?

— Должен кое в чем тебе признаться, Абраванель. Я еще в ту пору всегда говорил, в том числе на педсоветах, Труда свидетель, что ты ученик творческий, прямо-таки гениальный. Был. И есть. Но — и это «но» мы пишем с большой буквы — твой интеллект разрушителен. Ведь интеллект бывает созидательный, а бывает и разрушительный…

— Еврейский интеллект, профессор?

— Виктор! — Хильдегунда.

Шпацирер примирительно взмахнул рукой.

— Оставь, это благая ненависть. Подтверждение тому, что я имею в виду. И ничего не изменит в том, что он был моим любимым учеником и что я определенно не умею обращаться с такими учениками. Не умел. И не умею. Знаешь, Труда, что он в восьмом классе сделал в одной латинской работе? Задание было — перевести стихотворение Проперция. И он перевел латинские элегические двустишия немецкими элегическими двустишиями. До сих пор помню начало: Просто болтливому ненависть вызвать у женщин и дев / зато без труда молчаливый.. . — Шпацирер опустил правую руку немного вниз, как бы подчеркивая цезуру в стихе, — в сети их ловит свои!

— Я помню это задание, но не знала, что он так красиво… — Хильдегунда.

— Правда красиво! — сказала Рехак. — Что ты ему поставил? Отлично?

— Неуд, разумеется! — ответил Шпацирер. — Задан был не стихотворный перевод, а точный подстрочник. Задание не выполнено. Неуд! Садись!

Шпацирер выпил, весело улыбнулся. Жестом показал, что пьет здоровье всех присутствующих. Взял гренок, зачерпнул ложку икры, намазал гренок, откусил, вид у него был совершенно счастливый.

Хильдегунде это самодовольство казалось странным, подозрительным, после всего, что произошло в начале вечера.

— Думаю, — сказал Виктор уже заметно заплетающимся языком, — любимому ученику пора идти. — Пока он не придушил учителя.

— Погоди! — Хильдегунда обернулась к Шпациреру. — Раз уж мы встретились, скажите, вы были членом НСДАП? Или одной из сопутствующих организаций?

Внезапно стало очень светло, прямо-таки слепило глаза, Шпацирер словно бы сидел посреди холодного пламени, а дело все в том, что луч точечной лампы скользнул по залу — как приглашение к танцу.

— Н-да, американцы. И дети. В прошлом году я летал в Нью-Йорк, и в самолете перед посадкой нужно было заполнить анкету. Принимаете ли вы наркотики? Я поставил крестик в графе «нет». Были ли вы членом НСДАП или одной из сопутствующих организаций? Нет. Как дети… Они что, всерьез думают, что кто-то ответит на такой вопрос утвердительно?

— Я спросила не о том, что вы пометили крестиком перед отпуском в Нью-Йорке. Я спросила: вы были членом НСДАП или нет?