Роберт Менассе - Изгнание из ада

Внезапно туман, сквозь который смотрел Виктор, начал клочьями развеиваться, перед глазами возникли прямо-таки комические фигуры, фарс, стремившийся повторить былые трагедии, ржавчина смысла, облетавшая с бессознательного, каким в незапамятные времена лакировали мир. Смешно! — думал он. Они изображают Москву тридцатых годов! На полном серьезе!

Ойгена попросили уточнить, каким образом Виктор пытался утянуть его в пропасть.

Все это время Виктор стоял посреди комнаты, и все считали вполне естественным, что он должен молча стоять там и ждать приговора. Свидетельниц из женской ячейки вообще пока не вызывали.

Послушайте! — думал Виктор. Это же Вена семидесятых годов, а не Москва тридцатых! Неужели никто из тех, что здесь командуют, не скажет об этом?

Нет. Никто не сказал. Ладно, думал Виктор, есть простое доказательство, какое я могу привести прямо сейчас. Повернусь и выйду вон — что тогда будет? Если у нас тут Москва тридцатых, я покойник. Если Вена семидесятых — я пробужусь от сна.

Виктор ушел. Повернулся и медленно зашагал к двери, словно демонстрируя, как медленно можно ходить.

Выстрела не последовало. Ничья рука не коснулась его, а тем более не рванула назад, не взяла под арест. Он шел очень медленно, как в лупе времени, оглянувшись на пороге, увидел, что все смотрят ему вслед, взгляды — и у судей, и у массы — тоже как в лупе времени, замедленные, глаза как бы непомерно большие. Это не Москва тридцатых, иначе бы он давно был мертв. А он жил. И хотел жить. Вот дверная ручка. Он открыл дверь. Последний взгляд назад. Всё, он вышел.

Вышел в жизнь, где отныне не было друзей. Никакой социальной взаимосвязи. Никакой сети. Даже ни слова привета. Те, кто его знал, здороваться перестали, а кто не знал, разумеется, тоже не здоровались. Ничего не осталось. Только темнота. А в ней зеленый огонек радиоприемника и пестрые оконца телевизионной лампы. Внезапно не просто ничего, а куда хуже — больше ничего.

Они кричали. Кричали во все горло. Беспрестанно ритмично выбрасывали вперед поднятые руки, словно стараясь, чтобы фразы-крики пробили оглушительный шум вокруг. Им приходилось не только перекрикивать друг друга, но слышать друг друга наперекор грохоту машин, стуку молотов, глухому хлюпанью насосов и визгу сотен пил.

И тем не менее ничто не гремело в голове Самуила Манассии так оглушительно, перекрывая все и вся, как язвительно брошенная фраза его жены Рахили, начинавшаяся словами: «Precisa- se… Нужно…»

Учительского жалованья на жизнь не хватало. Это было ясно с самого начала. Только плата за жилье съедала жалованье почти целиком. Через год после Ханны Грасии Рахиль родила сына, Иосифа. А теперь была беременна третьим ребенком. Precisa-se… После некоторого периода терпения, импровизации, понимающего отношения к работе Самуила так начинались у нее регулярные расчеты с жизнью. Тогда из нее выплескивалось все, что ей нужно, чего она как минимум ожидала, чтобы вообще жить дальше. Пять гульденов, только чтобы на рынок сходить. Еще нужны шерстяные одеяла. Зима на носу. Она-то обойдется без шерстяного одеяла, но дети. Иосиф слаб здоровьем. Осень, а он уже непрерывно кашляет. Отец ее прислал лекаря. Так что на враче они сэкономили. Зато лекарство, которое тот прописал, стоит дорого. Словом, всего нужно семь гульденов. Громовой гул в ушах: семь гульденов.

Он бросал книги, спешил в город, сквозь гвалт — как же они кричали! Торговцы, торговки рыбой на площади Дам, оптовики на улице Дамрак, где они взвешивали свои товары, чтобы уплатить городской налог. Мимо Биржи по ту сторону Дам, где табачники расхваливали свой товар, где голландцы, немцы, поляки, венгры, французы, персы, турки, индийцы под оглушительный грохот торговали шелками и драгоценностями, долговыми расписками и акциями, пряностями и мехами.

Манассия слышал только «precisa-se!..» Не слышал, как рушились дома, не слышал, как в болотистую почву заколачивали сваи, десятки, сотни свай, сносили город, где он жил и где ему недоставало на жизнь семи гульденов, а одновременно отстраивали новый город, мировой центр, величайший и богатейший город эпохи, на развалинах и рядом с кучами обломков, мимо которых он спешил. Тысячи людей, что приезжали в Амстердам искать счастья, без разрешения сколачивали домишки и мастерские, свинарники стояли рядом с мельницами, пивоварни — рядом с чумными бараками. Вот крушит стену чугунная баба, тучи пыли плывут над крикливым городом, а одновременно по улицам непрерывно идут уборщики, бедняки, которые за тарелку супа с готовностью берутся за метлу.