Дмитрий Григорьев - Господин Ветер

Галка обидчивая, она прячется в молчание словно улитка…

Стоило мне написать эту фразу, как сразу всплывает в памяти прогулка по островам: мы вдвоем с ней идем по тропинке, которая тянется среди совершенно южных, пропитанных стрекотом и щебетом деревьев. Летний Петербург иногда может быть таким. И тут я замечаю, что тропинка, хорошо видимая в сумерках, полна крупных темных улиток и, чтобы их не раздавить, приходится смотреть под ноги. Я поднимаю одну из них и показываю Галке.

— Рожки убирает.

— Ты знаешь, кошки их едят. — Галка погладила улитку по жесткой спинке, и та спряталась еще глубже.

— Не только кошки. Но и люди. Во Франции, например.

— Там улитки другие. Виноградные.

— Осторожнее. Смотри как она шевелит рожками. Они длинные, их ей не спрятать.

— Ей их не спрятать, — повторяю я.

Или еще:

Мы сидим в кафе, где зеленые стены, стеклянные квадраты, в разводах и рисунках, словно кожа дракона только что вышедшего из воды. И она рассказывает мне о Кристофере:

— Я сама не знаю, почему я порой так прикалываюсь к нему. Но не здесь. С ним хорошо в дороге. А Сэнди, наоборот, домашний. А порой я за Криса просто боюсь. Он становится таким… Странным.

Она проводит ладонью по лбу, и челка, сдвигаясь кверху, образует смешной хохолок.

— Теперь ты не Галка, а птица Удод. С хохолком, — пытаюсь пошутить я, и, кажется, становлюсь похожим на Кристофера.

— Но у меня ничего не получается. Все падает.

— Не волнуйся… Ты всегда была такой легкой. Словно птица.

— Вот ты называешь… Птица… — говорит она тихо, — а я не умею летать. Даже во сне.

Я беру ее левую руку. Маленькая, узкая, похожая на крыло.

— Ты уже давно летишь. Ты умеешь летать. — (Нет, несомненно, разговаривая с ней, я превращаюсь в Криса и даже ответ продолжаю цитатой его песни.) — «Это я говорю, я на связи, Серебренный Летчик, прием, Золотой Землекоп…»

Она вдруг опускает ладонь на глаза и просит принести чай. Она стесняется плакать. Но плачет.

А я встаю и иду за чаем.

После такого растянутого во времени и в пространстве завтрака, который закончился на обочине и оставил после себя россыпь арбузных и дынных корок, стоп пошел похожий — медленный, небольшими переездами на грузовых и легковухах: вокруг не пустыня и не голая степь, а населенные хлебные районы, где местных машин больше, чем дальнобоев. Часто чуть в стороне от трассы вырастала серая громада элеватора — мрачное безоконное здание, напоминающее то ли военный корабль, то ли средневековый замок. «Зернохранилищам не пристало быть мрачными — это ведь сосуды семени, сосуды жизни… Впрочем, — мысль Кристофера продолжала крутиться вокруг элеваторов, — амбары и бани на Руси всегда были местами обитания недобрых потусторонних существ, банников и… амбарных людей… кромешников… нет, не то…» Отчаявшись вспоминать, он спросил у Галки, но она тоже ничего подсказать не могла. Вывод из этой мысленной жвачки был сплюнут один: «В элеваторах и амбарах лучше не ночевать. Собственно, нас туда никто и не звал. То ли дело кукурузные поля. А ведь у Стивена Кинга был какой-то ужастик про «Детей Кукурузы». Но это у них, в Америке. А у нас кукуруза — не лучшее, но безопасное место для ночевки одинокого путника. Только грязное, земляное».

Прошлым летом Кристоферу везло на кукурузные и подсолнуховые поля. Началось с Бендер, куда его занесло по дороге в Кишинев: два веселых драйвера высадили его посреди ночного города у светофора под фонарями, убедив, что уж здесь он точно поймает попутку до Кишинева. Проситься на вписку он не стал, потому что сами они не предложили, и он стоял до двенадцати, а в двенадцать повсюду стал разъезжать полис: в Бендерах еще был комендантский час, и Крис какими-то кустарниками пробрался до окраины, где заночевал между гигантскими побегами. Ночью он осознал преимущество кукурузного перед другими полями — пошел дождь, и Крис смог накинуть на стебли тент — они не ломались и не прогибались — получилась весьма приемлемая крыша. Правда утром в борозде рядом с Кристофером (он заблаговременно сломал три кукурузины, подстелил под себя полиэтилен, и лег поверх гряды) была черная земляная каша, и ботинки Криса когда он выбрался на трассу, напоминали два больших земляных кома, и куртка кое-где была перепачкана… Но ничего не намокло.

И следующую ночь, уже ближе ко Львову, он тоже встретил в кукурузном поле. Просто спать хотелось, а рядом даже лесочка не было.

Кристофер улыбнулся: он вспомнил, с каким кайфом засыпал в третью ночь: после горячего душа, в мягкой постели с чистым бельем — он таки добрался до Львова и вписался к своим весьма цивильным друзьям, и как вдруг проснулся от чего-то твердого под боком. Он схватил это твердое а затем вскочил сам… Под одеялом, рядом с Крисом, лежало несколько кукурузных початков — его друзья, наслушавшись телег о кукурузе, решили немного пошутить…