Альберто Моравиа - Римлянка

Между тем он все чаще говорил, как мы будем жить, когда поженимся. Он рассказывал и о своих родителях, которые жили в провинции и которые, собственно, не были уж такими бедняками: они владели небольшим участком земли. Я думаю, что с Джино случилось то, что случается со многими лгунами: они сами начинают верить в свои выдумки. Конечно, его сильно влекло ко мне, это влечение, по мере того как росла наша близость, становилось все более искренним. Что касается меня, то наши разговоры заглушали угрызения совести и давали мне ощущение полного безмятежного счастья, какого я никогда после уже не испытывала. Я любила, была любима, рассчитывала скоро выйти замуж, и мне казалось, что бóльшего и желать нечего.

Мама прекрасно понимала, что наши утренние прогулки носят не совсем невинный характер, и часто давала мне это понять, заявляя: «Я не знаю и знать не желаю, чем вы занимаетесь во время ваших поездок на машине» или «Ты и Джино затеяли глупость… тебе же будет хуже» и тому подобное. Однако я не могла не заметить, что теперь ее упреки звучали как-то неубедительно, спокойно и безразлично. Казалось, что она не только смирилась с мыслью, что мы с Джино будем любовниками, но как будто даже желала этого. Теперь-то я знаю точно; она ждала случая, чтобы расстроить нашу свадьбу.

Как-то в воскресенье Джино сказал мне, что его господа уехали за город, все слуги распущены по домам, а на вилле остались только он да садовник. Не хочу ли я посмотреть дом? Он мне так часто и так восторженно рассказывал о доме, что мне было интересно побывать там, и я охотно согласилась. Но в ту самую минуту, когда я дала согласие, меня охватило сильное волнение, и я поняла, что желание посмотреть виллу лишь предлог, а дело совсем в другом. Но я старалась обмануть и себя, и его, притворяясь, что верю в этот предлог; так, вероятно, всегда бывает, когда желаешь чего-то запретного.

— Я знаю, мне не следовало бы ехать туда, — сказала я, садясь в машину, — но ведь мы там долго не задержимся?

Я старалась говорить непринужденно, но все же в голосе моем слышался испуг. Джино с серьезным видом ответил:

— Мы только осмотрим дом… потом пойдем в кино.

Дом стоял на склоне холма в новом, богатом квартале среди других вилл. День был ясный, и на фоне голубого неба все эти разбросанные на холме виллы с фасадами из красного кирпича и белого камня, с лоджиями, украшенными статуями, с застекленными крышами, с террасами и балконами, уставленными геранью, с садами, где росли высокие тенистые деревья, произвели на меня впечатление чего-то неизведанного и нового, как будто я вступила в некий свободный и прекрасный мир, в котором так приятно жить. Я невольно вспомнила наш квартал, нашу улицу, тянущуюся вдоль городской стены, дома железнодорожников.

— Я жалею, что согласилась сюда приехать, — сказала я.

— Почему же? — непринужденно спросил Джино. — Мы там пробудем недолго… не беспокойся.

— Ты не так меня понял, а жалею я потому, что теперь буду стыдиться своего дома и нашей улицы, — ответила я.

— Что верно, то верно, — сказал он с облегчением, — но что поделаешь? Тебе надо было родиться миллионершей… здесь живут одни миллионеры.

Он открыл калитку и повел меня по дорожке, усыпанной гравием, по обе стороны которой росли деревца, подстриженные в виде сахарных головок и шаров. Мы вошли в виллу через широкую стеклянную дверь и очутились в чистом и просторном вестибюле с мраморным, в белую и черную клетку, полом, сверкающим как зеркало. Потом мы попали в светлый большой зал, сюда выходили двери комнат первого этажа. В конце зала находилась белая лестница, которая вела на верхний этаж. Я так оробела от всего увиденного, что невольно пошла на цыпочках. Джино заметил это и весело сказал, что я могу шуметь сколько угодно, ведь в доме никого нет.

Он показал мне гостиную, большую комнату с широкими окнами и множеством кресел и диванов; показал столовую, которая была меньше гостиной, там стояли овальный стол, стулья и буфеты из красивого темного полированного дерева; показал гардеробную со стенными белыми шкафами. В следующей, небольшой комнате в стене было углубление, там находился самый настоящий бар, на полках стояли бутылки, никелированный кипятильник для кофе и даже цинковая стойка, комната эта напоминала часовенку из-за своей золоченой решетчатой дверцы. Я спросила у Джино, где же у них готовят еду, он объяснил, что кухня и комнаты слуг находятся в полуподвале. Впервые в жизни я попала в такой дом, и, не удержавшись, стала трогать все вещи подряд кончиками пальцев, я почти не верила своим глазам. Все казалось мне новым и дорогим: стекло, дерево, мрамор, металл и ткани. Я не могла втайне не сравнивать эти полы, эти стены, эту мебель с нашими грязными полами, нашими почерневшими стенами, нашей неуклюжей мебелью и твердила сама себе, что мама права, говоря, что главное на свете — деньги.